Получив свободу и стараясь забыть о том кто я, и о долге, я целовал каждый сантиметр ее тела, наслаждаясь ее короткими, но глубокими вздохами. Я уперся руками в ложе, приподнимаясь над Софой, и одним быстрым движением овладел ею. Стоны и прерывистое дыхание свидетельствовали о пожаре, разгоревшемся между нами.
— Люблю тебя… — с тихим изумлением произнесла ведьма, а ее шепот больше походил на шелест падающих листьев… Не знаю, услышала ли она меня, но я сказал ей тоже самое, впервые приняв решение, не оглядываясь на рясу.
В момент наивысшего наслаждения, сливаясь в едином порыве, в самом древнем из ритмов, я понимал, что это единство было многим больше, чем просто движения, жаркие вздохи, тихие, страстные мольбы… Это было единство душ, ощущение правильности, и полная уверенность в том, что так и должно быть. До утра мы так больше и не уснули.
Глава девятнадцатая
Всю дорогу до деревни я пытался отговорить Софу оставаться там, но упрямая ведьма не сдавалась. Сошлись на том, что она заберет из дома нужные снадобья, и я отвезу ее к кузнецу.
Береги себя, — шептала мне Софа, вцепившись в мою рясу, как в последний раз. Жена кузнеца утирала скупую слезу, вытирая нос о рубаху кузнеца, — Возвращайся скорее домой.
Я поцеловал ведьму на прощание и вскочил на лошадь. Кузнец не сводил с меня взгляда, а я с него. Первым тишину нарушил я, понимая, что так и не уеду.
— Береги ее, кузнец, — попросил я, а он кивнул и подгреб ведьму под свободную руку к себе, — Я постараюсь быстро вернуться.
Я проверил наличие отчетов о деревне, буллу, и бросив крайний взгляд на Софу пришпорил коня. До столицы несколько дней пути, я гнал лошадь, практически без отдыха, благо першероны рассчитаны на такую нагрузку.
Ватикан встретил меня до боли в глазах белыми стенами, которые контрастировали с серой и коричневой сыростью и грязью деревень. Въезжая в ворота столицы я вдохнул полной грудью давно забытый, но такой родной запах. Я дома. Резиденция папы встретила меня тишиной и несколькими стражниками. Меня провожали по некогда родными коридорами, но нам не встретился никто из конклава. Это было плохим знаком.
— Папа скверно себя чувствует, — скорбно произнес писарь, стоящий возле покоев Иоанна, — Мы ждали Вас, святой Антоний и волновались, что Его Святейшество не доживет до вашего приезда. Ради Бога, не утомляйте его еще больше. Господь вот-вот приберет его.
Я кивнул, а стражники по приказу церковника открыли двери в палаты папы. Я сделал шаг вперед и обомлел, вокруг кровати Иоанна собрался весь конклав, а сам Его Святейшество был настолько стар, что не мог самостоятельно двигаться. Во истину, время не щадит никого.
— Святой? — закряхтел Иоанн, взмахнув сухой кистью руки, отдавая приказ, чтобы ему помогли сесть на кровати. Двое кардиналов тут же подлетели к нему и помогли опереться на спинку роскошного ложа. Папа передохнул и подозвал меня к себе, внимательно рассматривая, — Антоний, это и вправду ты! Слава господу нашему! Вон! Все вон! Оставьте меня со святым!
Конклав спешно выходил из покоев, а папа похлопал по ложу рядом с собой. Я присел рядом, не зная с чего начать и что говорят в таких случаях. Иоанн посмотрел на меня, назвал по имени и расплакался.