Бози.., странное прозвище для потомка мрачного и неистового горного клана Дугласов, давшего объединенной истории Англии и Шотландии столько самоубийц, воинов, преступников, сумасшедших.

Верховцев пристально вглядывался в портрет Мастера. Нет, это не талант художника, не искусно наложенная масляная краска, нет, это — его лицо, его глаза, живые... Что ты нашел в этом мальчишке, мистер Уайльд? Почему поставил ради него на карту самого себя? Что спаяло вас? Тебя и его?

Они сидели в гостиной у камина в доме Уайльда на Тайт-сквер. За окном догорал теплый апрельский вечер. Окрашенное багрянцем заходящего солнца небо чертили стрижи.

— Весь мир, мой мальчик, не стоит одного-единственного удовольствия, которого он нас так необдуманно лишает, — говорил Уайльд. — Жизнь наша должна сама стать постоянным опытом, а не плодом опыта — неважно, сладкий он или горький.

Золотоволосый Бози слушал.

— Сладкий или горький? Лучше, конечно, сладкий, Оскар, — засмеялся он. — Я с детства не терплю ничего горького. Даже лекарство, даже яд должны отдавать медом июльских трав.

— Грехи тела — ничто. Самые тяжкие грехи совершаются в мозгу. — Они ехали в кебе по Пиккадилли. Уайльд задумчиво вертел в руках тяжелую трость с янтарным набалдашником. — В мозгу нашем иногда бывает ад кромешный, милый Бози, — повторил он со вздохом.

У дверей ресторана «Савой» кеб остановился. Уайльд вышел и направился к черному ходу. Лорд Альфред цепко схватил его за руку и с силой повлек к главным, сияющим огнями дверям.

— Но.., но мы должны быть осторожны...

— К черту осторожность! — Синие глаза Бози сверкали. — Я хочу, чтобы ты входил со мной через главные двери. Пусть все видят, все говорят: вот идет Уайльд и его миньон!

Верховцев откинул голову на спинку кресла. Он чувствовал себя так, словно это он, он стоял перед рестораном «Савой» в тот далекий весенний лондонский вечер, сердце его трепетало от счастья. Да, да, это он поднимался тогда вместе с этим высокомерным изнеженным юнцом по широкой, покрытой алыми коврами лестнице, садился за столик под пальмой, вынимал из серебряного кольца туго накрахмаленную салфетку.

Он, щуря странные насмешливые глаза загадочного цвета, оглядывал ресторанный зал и бросал своему собеседнику, словно пригоршню старинных испанских дублонов, новые афоризмы:

— Мораль — это прибежище слабоумных, Бози. Мне интересен только инстинкт. Инстинкт, облагороженный культурой. Только бесстрастность, только наблюдение. Боги невозмутимо взирают на нас с небес. Им равно любопытны и наши успехи, и наши страдания, и жизнь, и смерть. Лица их всегда ясны, незапятнанны. Они прекрасны и непорочны, эти лица богов...

УАЙЛЬД НАБЛЮДАЛ. Да-да, именно наблюдал все и всех. Этот человек любил наблюдать этот странный мир.

Однажды в Риме, когда они путешествовали с Дугласом по Италии, они стояли под знаменитой Аркой Тита. Юный лорд пристально разглядывал ее барельефы: императорскую колесницу, сопровождавших ее ликторов с фасциями, солдатского Гения, возлагавшего лавровый венок на голову триумфатора.

Уайльд же смотрел на площадь Сан-Себастиано, расстилавшуюся у его ног. Там полицейский конвой вел среди гудящей, возбужденной толпы пойманного убийцу, зарезавшего австрийского офицера в публичном доме.