— Будет хорошо, — говорил Данила. — Только на то, чтобы развеять скуку, нужны ба-альшие деньги, Игорек.

— Не только, — возражал Верховцев. — Нужен еще и талант. Ба-аль-шой талант, мой дорогой дружочек. Уметь распорядиться досугом — высшая ступень цивилизации. А уж выбрать по-настоящему изысканное зрелище вообще доступно немногим. Это и раньше мало кому удавалось. Даже такой великий выдумщик, как Нерон, например, и тот порой пасовал перед скукой. Нерон был артистом с неутолимой душой. Ему всегда и все казалось недостаточно интересным. Он жаждал всего нового, алкал стиля и фантазии во всем, тщетно добиваясь гармонии. Отсюда и поджог Рима, и фантастические театрализованные представления, и живые факелы из христиан.

Он был подобен весам: добивался великого равновесия между красотой и отвращением, жестокостью и естественным человеческим любопытством, страхом и состраданием. Ведь все это существует в жизни рядом, неотделимо друг от друга, если внимательно понаблюдать, это станет ясно как день. Жизнь сама по себе не терпит скуки, потому что она крайне разнообразна в своих проявлениях. Надо только уметь видеть.

— Что видеть? — спрашивал Олли.

— Да все. Все, мой мальчик, все, что тебе хочется видеть. И не надо при этом закрывать глаз. В жизни все красиво — даже старость, даже уродство, даже порок. Даже смерть.

При этом он обычно ласково улыбался Анне, если она присутствовала в гостиной при разговоре.

— Разве смерть тореадора на арене не прекрасна? — продолжал он вдохновенно. — А ведь ее втайне ждут тысячи людей, посещающих корриду. А смерть экипажа «Челленджера», взорвавшегося на глазах миллионов телезрителей, наблюдавших за его стартом в космос? Разве она не была божественной? Вспыхнула яркая звезда и погасла — словно бог Фаэтон пролетел на огненной колеснице. А ведь это жизнь, наша повседневная жизнь.

Каждый час, каждый миг в мире умирают люди. Это явление нельзя отрицать, а значит, нельзя и пугаться его. Это просто обычный естественный процесс: вечное обновление всего. Надо суметь увидеть красоту в этой естественности. Увидеть, испытать восторг, и тогда.., тогда не будет никаких страхов, не будет пугать даже собственный печальный и скорбный конец, который все равно рано или поздно придет ко всем нам.

Победить проклятый страх смерти через наблюдение жизни, наблюдение за ее течением, обновлением и ее концом — это сумели одни только люди искусства, его великие мастера. Уайльд был просто самым внимательным и пытливым из них. Он знал, что он делал и для чего.

— Да, но не ты первый это открыл, — говорил Данила с усмешкой, — Кен Рассел, например, давно уже...

Анна замечала, что упоминание имени этого Рассела (это был английский кинорежиссер, как ей объяснила Лели) отчего-то всегда выводило Верховцева из себя.

— Ну, да, да! Он снял фильм по этой пьесе раньше меня. Он о чем-то там догадался! — говорил Игорь возбужденно. — Но это же просто фильм! Пленка! Фальшивка! Разве можно меня упрекать в плагиате?! Это же просто фантом, хотя очень искусный фантом. А я... Я даю своим зрителям не иллюзию, я даю им жизнь такой, какая она есть, была и будет! От которой ничего нельзя ни отнять, ни прибавить. Я даю им почувствовать настоящий и единственный запах жизни. Неповторимый, естественный запах! И не говори мне больше об этом английском дураке!