— Вась, йод найдется? — спокойно спросил он. Они прошли в ветпункт. Там было чисто и светло, а на подоконнике лежал полосатый важный кот и брезгливо смотрел на собачьи вольеры. «Лучше б мы вместо бестиариев этого Котофея сняли», — искренне пожалела Катя. Кузьмин возился с пузырьком.

— Дайте я смажу, — предложила она.

Улыбаясь, он подставил ей руку. А ей снова в этот самый момент показалось: вот колыхнулся пышный плюмаж на рыцарском шлеме сеньора-феодала, звякнула сталь о сталь, шпора о шпору. Кузьмин чем-то напоминал Кравченко. Таким Вадька станет лет этак в сорок, если только, конечно, сохранит форму — не бросит свои «качания» и не растолстеет, как большинство спортсменов на покое.

— Не щиплет? — спросила Катя, густо смазывая укус йодом.

— Нет, приятно, когда женщины нас лечат.

Потом они всей компанией осматривали воронцовский изолятор временного содержания заключенных.

Мимо Кати в следственный кабинет прошла целая делегация: следователь с портативной машинкой, адвокатесса в дутой бижутерии и молоденькая девочка, почти подросток. Следом за ними туда провели и хмурого бритоголового парня в болоньевой куртке.

— Очная ставка, — пояснил Кузьмин. — Это Шестаков — насильник. Пять жертв на нем. Караулил девчонок по подъездам. Затаится, а там — как в старой сказке: «Паучок нашу муху в уголок поволок». Ну, ничего, в изолятор приедет, там его самого поволокут. Под столом в камере жить станет. Машкой — на вечные времена.

Катя пристально смотрела вслед Шестакову. Паучок... Тебе б лапки оторвать твои поганые! Этого-то поймали, молодцы Кузьмин и его ребята! А вот ТОГО! Ей вдруг вспомнилось колосовское «не маньяк». Эх, что-то мудрит мой сыщик, как бы не перемудрил! «Подожди, не торопись», — она нахмурилась. Пока мы тут будем годить да не соваться, этот наш чертов паучок с металлическим жалом притащит в свой уголок очередную жертву. Очередную МУХУ. А может, уже притащил... Ей вспомнилось продолжение стишка: «Зубы в самое сердце вонзает и кровь у нее выпивает...» Катя вздрогнула. Ей вдруг нестерпимо захотелось уйти из ИВС. Уйти на волю, на мартовское вечернее солнце, туда, где, слава Богу, пока еще не было и в помине ни пауков, ни мух.

Далеко-далеко в туманных небесах пел Луи Армстронг — тихо, хрипло, ласково. Из радужного облака выплыл золотистый саксофон и закачался в воздухе, подобно детским качелям: вправо — влево. Ей так хотелось сесть на изгиб его сияющей трубы — она чувствовала себя маленькой и легкой, настоящей Дюймовочкой из сказки. Ей так хотелось качаться под музыку этого блюза: вправо — влево... Ей снились странные сны, она так к ним привыкла, что порой не была уверена — явь или сон тот радужный туман. Она уже ни в чем не была уверена. Ни в чем...

Анна открыла глаза. Сумерки в комнате. Тяжелая палевая штора полузадернута. Пошевелилась слабо — какая мягкая кровать. У нее никогда не было такой, даже дома. Она вздохнула, облизала пересохшие губы. Прислушалась к себе: слава Богу, голова не болела, напротив, она была ясной. Ясной и пустой. Луи Армстронг пел за стеной — в комнате Олли. Она медленно спустила ноги с кровати. Все. Сны закончились.