Они шли через леса и заросли, часто высылая солдат на разведки, и только на седьмой день поздно ночью добрались до Любича, который лежал на краю ляуданской земли и служил для нее как бы воротами. Лошади уже так утомились, что, несмотря на настояния Оленьки, нельзя было продолжать путь. Мечник разместил солдат на ночлег. Сам он с девушками остановился в усадьбе, так как было холодно.

Благодаря какой-то счастливой случайности усадьба уцелела. Неприятель пощадил ее, вероятно, по распоряжению князя Януша Радзивилла, так как она принадлежала Кмицицу, и хотя впоследствии князь узнал об измене пана Андрея, но, вероятно, забыл о своем распоряжении или не успел отменить его. Повстанцы считали это имение собственностью Биллевичей, а разбойничьи шайки не решались грабить по соседству с Ляудой. Ничто здесь не изменилось. Оленька переступила порог этого дома с чувством боли и горечи. Она знала здесь каждый уголок, но зато почти каждый уголок был связан с воспоминаниями о каком-нибудь преступлении Кмицица. Вот столовая, украшенная портретами предков Биллевичей и головами убитых на охоте зверей. Разбитые пулями черепа еще висели на гвоздях, изрубленные саблями портреты сурово смотрели со стен, точно говорили: «Посмотри, девушка, посмотри, внучка, это он святотатственной рукой изрубил изображения твоих предков, давно почиющих в гробах…»

Оленька чувствовала, что не сомкнет глаз в этом поруганном доме. Ей казалось, что по темным углам снуют еще тени страшных компаньонов пана Андрея и что из их ноздрей пышет пламя.

И как быстро переходил этот человек, которого она некогда так любила, от шалостей к проступкам, от проступков к тяжким преступлениям: от надругательства над портретами — к распутству, к сожжению Упиты и Волмонтовичей, к похищению ее самой, далее к службе у Радзивилла, затем к измене, увенчанной обещанием посягнуть на жизнь короля, отца всей Речи Посполитой.

Ночь проходила, а сон не смыкал ее глаз. Все раны ее души снова раскрылись, и ее жгла нестерпимая боль. Лицо ее снова горело от стыда, она не плакала, но сердце ее наполнилось такой безмерной скорбью, что едва могло вместить ее.

О чем она тосковала? О том, что могло бы быть, если бы он был другим, если бы, при всей его разнузданности и дикости, у него было бы хоть благородное сердце, если бы был какой-нибудь предел, которого он не мог перейти в своих преступлениях… Ведь ее сердце простило бы многое…

Ануся заметила страдания подруги и угадала причину, так как мечник давно рассказал ей всю эту историю. Она подошла к Оленьке и, обняв ее за шею, сказала:

— Оленька, в этом доме ты корчишься от боли!..

Оленька сначала не хотела отвечать и только задрожала всем телом и залилась горьким, отчаянным плачем. Схватив руку Ануси, она прислонилась головкой к плечу подруги и вся тряслась от рыданий.

Анусе пришлось долго ждать, пока Ол