– В аду вместе будем, Федор, – усмехнулась Софья. – Блудницам туда же дорога, запамятовал?

– Да какая из тебя блудница… – отмахнулся он. – Нет, Соня. Прости. Коль захочешь уйти теперь – что ж… Сам, дурак, и виноват, лучше концы прятать надо было. Отпущу, слово даю.

– Не пойду. – Софья подошла к окну, оперлась руками о мокрый от росы подоконник, вдохнула свежий ночной воздух. – Некуда мне уходить, Федор Пантелеевич. Судьбу ты мне пополам разорвал… и не задумался даже. Что ж… Тебя в жизни рвали – и ты рвешь. Другим не будешь. И ничего уже не изменить.

– Стало быть – со мной, Соня? – хрипло спросил он, подходя сзади и беря ее за плечи. – Простишь, что ли, меня?

– Не прощу. Не обессудь, Федор Пантелеевич, не прощу. Давай уж без этого попробуем дальше жить. Может, и выйдет.

Мартемьянов ничего не сказал, но Софья почувствовала, как вздрогнули его тяжелые, горячие руки на ее плечах. Она не пыталась освободиться. Сухими глазами смотрела на белый лунный диск, запутавшийся в ветвях сада, пыталась думать о том, что завтра ее уже здесь не будет, что через несколько дней она вернется в Россию, встретится с сестрой, станет играть в театре, возможно, петь… Но мысли не шли, а в висках билось монотонно и тяжело: «Прощай, Владимир Дмитрич… Не судьба нам. Не поминай лихом».