— Осиное гнездо Тихон Спиридонович уничтожил серой начисто, — закончил Пал Палыч. — Только зря он за свою берёзу на ос грешил. Кто‑то другой, до них, сердцевиной её полакомился. Ты посмотри, какая в сотах бумага грязная, тёмная. Осы не белую сердцевину, а разную мелочь на соты обгладывают: молодые ветки, негрубую кору… А за ценный экспонат — спасибо. Не забываешь школу. Молодец!
ПРУДОВЫЕ САНИТАРЫ
Именно в этом овраге Пал Палыч с хуторскими охотниками выловил целый выводок волчат. И раньше, говорят, волки в нем водились! Надо думать, не зря прозвали его Бирючьим буераком. Диковатый и мрачный был овражина, особенно у истока, где положили ему начало гулливые весенние ручьи: как и все степные овраги, начинался он с маленькой незащищённой канавки. Рос бы и дальше, да навалилась на него наша хуторская молодёжь и решила устранить в этой обширной, Заросшей тёрном водомоине степной пруд.
Сделать задуманное по всем правилам инженерной науки помогли шефы из города. За такое дело без инженерных расчётов лучше не браться. Ну, короче говоря, через год в голове оврага был устроен крепкий ступенчатый быстроток из бетонных лотков, а в широком устье — надёжная плотина со специальным устройством для слива избыточной воды. Паводковые воды не уходили теперь без пользы неведомо куда, а собирались в нашем укреплённом и перегороженном овраге, образуя большой и очень нужный в нашей безводной степи пруд. Нам, ребятишкам, он стал в такую радость, что и описать невозможно. Мы, как лягушата, летом из него не вылазили.
Только радовались мы недолго. Или инженеры все‑таки что‑то не додумали, или воды в весенних ручьях поубавилось, только лет через пять устройство для слива избыточной воды уже бездействовало — избытка‑то не оказалось. И сделался наш пруд стоячим, недвижимым, начал зарастать зеленой ряской. Когда я уходил в армию, он совсем погибал от зеленой немочи.
Вернулся я не скоро, года через четыре, и первым делом с дружками своими Васей и Колей отправился к Бирючьему буераку. Собственно, они сами потащили меня к нему.
— Мы тебе кое‑что покажем, —подмигивал таинственно Николай.
Друзья мои как были с ребячьей поры, так и после женитьбы остались рыбаками. Только повзрослели, в звании повысились — теперь они известные на всю округу ихтиологи.
Худенький и высокий Колька возмужал, раздался в плечах, отпустил русую бородку — видный мужчина! И я уже не удивлялся, когда его уважительно величали Николаем Степановичем. Подрос и Василий, но остался, в отличие от своего друга, каким‑то нешумным, спокойным, немногословным. По моде времени он тоже отпустил себе мягкие чёрные усики, и, хотя сам растил сына, все в колхозе по–прежнему звали его лаского и просто Васей.
Кстати, сына своего Василий окрестил Колькой, а мальчишку в семье Николая назвали Васей. Чем, скажите, не друзья?!
Пришли мы к Бирючьему буераку — и я глазам своим не поверил: передо мной расстилалась чистая гладь обширного степного озера, опоясанного по всему берегу полоской молоденьких тополей. От былой его зелености не осталось и следа.