Среди трофеев были опознаны роскошный Юзефов жупан и его родовая сабля, с которой он никогда не расставался. Гетману принесли их показать. Состроив приличное случаю лицо, внутри Пилип радовался. Одной опасностью меньше. А потом он догадался, что, заметив отравление одного из доверенных джур хозяином, Юзеф испугался и драпанул. Да крайне неудачно выбрал время и направление побега. Пилип сбросил эту заботу с плечь, да, по закону подлости, работавшему уже тогда, на них немедленно свалились другие неприятности. Конечно же, более тяжкие.

Проклятое, ненавистное наказному гетману быдло бесновалось вокруг со всех сторон, что-то вопело, визжало и свистело, но Пилип его не слышал. Совсем. Ему было не до них. Как безразличны были ему их крики, так не волновали перекошенные от злобы рожи. Незнакомый казак, весь в конопушках, хотя зима до недавних пор вела арьергардные бои с наступавшей весной, злобно скалил зубы. Рядом орал, аж слюна летела, смуглый как цыган плохо бритый тощий и длинный казарлюга, вроде бы знакомый. Потом бросился в глаза, и здесь от него покоя нет, свистящий сразу в четыре пальца, от натуги глаза выпучились, Юхим Срачкороб. На этого человека не реагировать было невозможно. Даже в этих страшных обстоятельствах, Пилип ощутил тяжесть в кишках.

«Господи, Боже мой! Почему же такие выродки, открыто противостоящие свету истинной веры, могут свободно ходить по земле? Отчего на них не проливается твой гнев? По какой причине самые твои преданные и самоотверженные слуги не имеют на эту землю доступа, вынуждены таиться здесь? Ведь явно с нечистой силой связан этот негодяй!» Гетман пожалел, что недавно выступал за прощение Срачкороба.

«Нет предела человеческой неблагодарности!» — окончательно осознал Пилип. От этого болезненно защемило его сердце. Он понял, что погрязшие в грехах казаки обречены на вечные адские муки. Именно обречены, нет им спасения.

Между тем, его вели казнить, топить в мешке. Пилипов взгляд давно, сам собой, прикипел к большому дерюжному мешку, к которому его, вывернув до боли руки, тащили. Держал мешок, конечно же, разодевшийся как на важный праздник, проклятый колдун Васюринский. Старый враг, будто охраняемый нечистой силой от него, верного слуги Господа. Растянув горло мешка пошире, характерник ехидно ухмылялся, глядя на своего наказного гетмана. Бессовестные гайдамаки воткнули Пилипа, ещё час назад имевшего право распоряжаться их жизнями по своему усмотрению, в мешок, как свиную тушу.

— Пшепрашам пана гетмана в достойное его место! — услышал таки Пилип слова своего врага, в момент предпоследнего акта своей казни.

«Подлый предатель! Устроил мятеж, грязно интриговал, о богопротивном колдовстве и говорить нечего! Ещё и издевается над неправедно поверженным!» — возмущался гетман, действительно очень грубо запихиваемый в мешок. Не церемонясь, казаки приподняли его, чтоб засунуть жертву в него полностью. То, что их недавний командир оказался там вниз головой, их не смутило не в малейшей степени. Как не тронул их и его вскрик от боли. Со злорадными комментариями они завязали горло мешка верёвкой и, не задумываясь об ощущениях казнимого, поволокли мешок по земле. К реке, куда же ещё? «Да спаси же меня, Господи! Ведь утопят, действительно утопят!»