— Куда путь–дорогу держите?

Тот же казачок, что просил напиться, отёр рукавом потрескавшиеся губы, ответил:

— Так разве не слыхали, какую кутерьму подняли казаки, что из похода вернулись? От и мы к ним до гурта едем…

— Гуртом и батьку добре бить, — подсказал пасечник.

— А у нас, дедусь, батьки нет. Котляревский и наши куренные нам не батьки. Они с нас шкуру дерут. От мы теперь и едем правду добывать.

— Ну, коли вы за правду, то дай вам бог удачи… Был бы и я помоложе, тоже б с вами пошёл.

— Не тужи, дедусь, мы и без тебя не сплошаем. Есть у нас в руках сабли.

— А ты вроде не старый, а чего тут, в степу, огинаешься? — спросил Митрия один из казаков. — Или, может, своей жизнью доволен? Или не казак?

Несколько человек обернулись к Митрию.

— Нет, уже казак, — хмуро ответил он.

— Три дня без году, — хихикнул управляющий.

Митрий метнул на него косой взгляд и, вздохнув, пошёл под навес.

— Что на человека лаешь псом? За что его обидел? — напали на управляющего казаки, — Душа твоя холопская!

Управляющий торопливо скрылся в хате.

Казаки сели на коней.

— Прощай, дедусь!

Яй, парень! — крикнул Митрию казачок с перебитым носом. — Надумаешь, приходи до нашего табора! — И, стегнув коней, казаки зарысили по дороге на Екатеринодар…

Митрий долго сидел под навесом, задумчиво глядя в степную даль. Воля! Сколько лет он мечтал о ней, мечтал о свободной, вольной земле. И что же? Тут тоже вольная волюшка закована в тяжкие цепи. И здесь люди маются в тяжёлом труде, добывая себе кусок горького хлеба, а богатеи их трудом набивают себе мошну.

Может быть, только теперь выйдет долгожданная воля на свет белый, сбросит оковы, даст людям счастливую долю…

Над ухом раздался голос управляющего:

— Чего ж это ты, казак москальский, баклуши бьёшь? Иль в паны вышел?

Митрий поднял мрачное, задумчивое лицо.

— Почто лаешься?

— Почто, почто! Да я тебе сейчас, басурману такому, матери твоей черт, как поднесу!

Словно какая‑то посторонняя сила вдруг подняла Митрия с земли и толкнула к управляющему. Костлявый кулак словно сам собой ткнулся в птичье, остроносое лицо. Отлетев в сторону, управляющий шлёпнулся в горячую дорожную пыль…

В этом ударе Митрий излил всю свою обиду, весь гнев.

— Пошел вой, барский кобелина! Убирайся с глаз, пока живой! — только и крикнул Митрий.

Управляющий торопливо скрылся в своей хате, вытирая рукавом окровавленное лицо.

В тот же вечер Митрий оседлал панского коня и ускакал в Екатеринодар.

Старые дубы, омытые прошедшим к вечеру коротким ливнем, таинственно шелестели листвой. Дождь смыл кровь у войскового правления. Неожиданно налетевшая гроза на время разогнала ярмарку.

После дождя Дикун долго сидел под развесистым дубом, вслушиваясь в неясные шорохи его листвы. Сейчас он впервые почувствовал, какую большую ответственность несёт перед казаками, доверившими ему командование ими. Он понимал, что старшины не смирятся с тем, что народ хочет установить свой порядок. Предстояла борьба упорная, жестокая.

«А что делать с теми старшинами и атаманами, которые остались здесь? Расправиться с ними? Но не хуже ли будет? Тогда все богатеи уйдут к Котляревскому, умножат его силу».