Нет, я, конечно, понимал, что финны обязательно захотят в кого-нибудь стрельнуть или кинуть бомбу, и принял меры. В Гельсингфорс, который, как я надеялся, никогда не превратится в Хельсинки, была отправлена делегация из депутатов Госдумы второго созыва. Блин, такой прекрасный выбор мишеней, превосходящих Бобрикова как в смысле идеологии, так и просто по размеру, особенно в ширину – стреляй на здоровье, в такие туши не промахнешься, специально ведь подбирали! Но нет, какой-то гад из студентов разрядил пистолет именно в Николая Ивановича.

Разумеется, идти против моего прямого приказа Бобриков не мог и почти постоянно носил бронежилет. Эта модель при испытаниях показала, что она неплохо держит пулю, выпущенную из «нагана», пистолета Роговцева и «браунинга» образца девятисотого года, пользующихся большой популярностью у эсеров. Но стрелок-то был финским социал-демократом, родом из Жмеринки, причем из довольно зажиточной семьи, а в Гельсингфорсе он только учился, так что гад выбрал «маузер», несмотря на его дороговизну и габариты, затрудняющие скрытое ношение. А пулю из него даже в двадцать первом веке выдержит далеко не всякий бронежилет. И уж тем более ее не смог остановить наш, хоть и специальной серии. Бобриков получил тяжелое ранение, и пока было неясно, выживет ли он.

Полиция тут же начала аресты, в ответ на улицах финской столицы появились сначала вооруженные банды из студентов и люмпенов, а потом потихоньку стали расти баррикады, то есть события наконец-то пошли хоть в каком-то соответствии с нашими предварительными наработками. Великий князь Николай Николаевич, за месяц до событий назначенный главнокомандующим войсками гвардии, получил приказ прекратить беспорядки, и Семеновский полк двинулся в Гельсингфорс. Как ожидалось, великий князь пожелал принять личное участие в этом рейде, то есть по своей инициативе взял в руки маску козла отпущения и принялся соображать – что же это такое и не надеть ли ее, например, на голову в качестве украшения? Мне оставалось только надеяться, что его раздумья приведут к правильному результату.

Разумеется, в качестве жертвенного существа с рогами должен был выступать не один он. Вторая Дума быстренько приняла конституцию, а потом в темпе разработала закон, конкретизирующий закрепленное там понятие свободы слова применительно к печатным изданиям. Как я и предполагал, господа депутаты не поняли глубинного смысла данной статьи, ибо про ответственность за результаты не там и не так сказанных и, главное, напечатанных слов они не подумали. И, естественно, нигде ее не закрепили. Однако их-то ответственность перед императором никто не отменял! И сейчас вернувшийся из Баку Медников готовил материалы, неопровержимо доказывающие, что волнения в Финляндии вспыхнули благодаря предвзятому и заведомо искаженному освещению местной прессой положений конституции. На этом примере я хотел показать депутатам, что они могут выдвигать любые законопроекты и голосовать так, как им подсказывает совесть, никто им препятствовать не вправе. Но если принятие какого-то закона повлекло негативные или, как сейчас, даже трагические последствия, то все к этому причастные обязательно ответят. Инициаторам дадут побольше, тем, кто просто проголосовал за, – поменьше, но, как говорится, «никто не уйдет обиженным», то есть без срока.