Отдельной оценки заслуживала образцово-показательная грудь актрисы, удачно подчеркнутая все тем же приталенным легким ситцевым халатиком.

Вообще в ней имелось много чего-то такого всякого женского, что старший лейтенант, даже обладая литературным дарованием, не смог бы не только красочно описать, но и более-менее четко сформулировать.

Однако, несмотря на все эти достоинства Александры Ликиной, Костя постепенно начал ощущать себя не прельщенным, а подавленным ее красотой. Облик актрисы казался Митину чересчур величественным, даже монументальным. Наверно, именно потому у него ни на секунду — ну, разве только поначалу — не возникало желания немедленно залезть к этой женщине в постель. А ведь подобного рода искушение неизбежно посещало Костю при знакомстве с дамами пусть и не такими эффектными, зато и не выглядевшими, будто средневековый феодальный замок — с неприступными стенами, бойницами для метания стрел и трясинообразным рвом глубиной в двенадцать футов. Женский облик, полагал Костя, не должен столь очевидно отрицать саму возможность доступа к телу. У старшего оперуполномоченного даже появились сомнения — а знакома ли хозяйка квартиры на практике с тем, что «делают все леди».

Эти сомнения только усиливали классические, строгие черты лица Александры, будто выписанные каким-нибудь специалистом по каллиграфическому рисованию, хотя Митин и не знал — есть ли такие специалисты и существует ли вообще подобный вид искусства или ремесла.

Даже такие характерные признаки повышенной женской сексуальности, как белокурые волосы и голубые глаза актрисы, не поколебали его диагноз, который гласил: Александра Ликина — женщина не для простых плотских радостей, а значит, и не для него, старшего лейтенанта Константина Митина.

Между тем, пока один опер занимался визуальным обследованием личности фигурантки, другой успел ей представиться и начал задавать вопросы:

— Вы вчера выходили из дома?

— Да.

— Пользовались ли каким-либо видом транспорта?

— Меня подвозили частники.

— Сколько раз?

— М-м… Трижды.

Она отвечала спокойно, без видимого волнения, как и должны отвечать абсолютно ни в чем не повинные люди, но Курского удивляло, почему Ликина не спрашивает, для чего ей все эти вопросы задаются.

И тут она как раз заявила с легкой улыбкой:

— Я не спрашиваю, с какой целью вы пришли, полагаю — это великая тайна следствия, но, похоже, у вас ко мне много вопросов. Тогда, позвольте, я приготовлю вам кофе. — А потом хозяйка ловко предупредила возможный отрицательный ответ: — Тем более что я сама в это время его пью.

Последняя реплика не допускала возражений, и актриса при молчаливом согласии оперов продефилировала на кухню.

Пока Митин сканировал ее вибрирующий зад, лейтенант обозревал комнату, в которой они находились, и вдруг обнаружил в углу помещения совок с мусором. После уборки его, видимо, забыли или не успели — из-за прихода милиционеров — унести. Когда Ликина скрылась за дверью, Курский сорвался с места, покопавшись в мусоре, что-то из него извлек и сунул в целлофановый пакетик, после чего спрятал все это карман.