А Жарынина во время очередного просмотра при виде волосатого уха Джагурданяна просто стошнило, и молодой режиссер принял решение смыть картину, чтобы не осталось и следа его творческого позора. Ныне, обличая Советскую власть, считают, будто картины смывали из-за какой-то зоологической ненависти к культуре. В действительности это делали по двум причинам: из осторожности и экономии. Пленка — материал легко воспламеняющийся, и хранить в больших количествах неудачные или забракованные начальством ленты небезопасно с пожарной точки зрения. Кроме того, в специальной лаборатории из уничтожаемых фильмов добывали серебро, которое затем отправляли на Шосткинский комбинат, где из него делали новую пленку для создания более высококачественных кинопродуктов.

Воздавая себе отмщенье, Жарынин сложил коробки с позитивом в яуфы (это такие железные бочонки с откидными крышками) и потащил их в лабораторию. Конечно, можно было просто порвать пленку в клочья или сжечь где-нибудь на пустыре, но воспаленным сознанием Димы овладела идея фикс: смыть — только смыть, и лучше — кровью. Приближался Новый год. В лаборатории нервничали и торопились: чтобы получить тринадцатую зарплату, надо было хоть на полпроцента перевыполнить план добычи серебра. Приди Дима в другое время, яуфы у него никто бы не принял без сопроводительных документов. Но осатаневшим сотрудникам было не до формальностей, они спешили. Жарынин пообещал принести бумаги, подписанные начальством, завтра, и оставил «Двоих в плавнях» на верную гибель. Уходя, он несколько раз порывался вернуться, забрать яуфы и зарыть их где-нибудь, как Эйзенштейн — третью часть «Ивана Грозного». Но пересилив себя, самомститель добрел до ресторана Дома кино, где и напился с Пургачом до счастливого беспамятства. Утром Непилова, брезгливо глядя на измятого мужа, спросила, что случилось.

— Я смыл позор! — ответил тот и нехорошо засмеялся. А между тем советские правдоискатели сквозь треск и вой радиопомех услышали статью «В устье ГУЛАГа» по «Свободе» в задушевном исполнении беглого актера Юлиана Панича, — и Жарынин проснулся знаменитым. Со словами поддержки молодому бунтарю позвонили (с супругами): Солженицын, Ростропович, Аксенов, Сахаров, Синявский и множество других, безымянных борцов за вашу и нашу свободу. (Некоторые тут же проинформировали о содержании телефонной беседы своих кураторов из Пятого управления КГБ.) Все, конечно, жаждали увидеть легендарную ленту, Боннэр предложила устроить тайный просмотр с приглашением дипкорпуса у них на даче. Но Жарынин всем коротко ответствовал:

— Нету. Смыли…

— См-ы-ыли! — Жуткое слово пронзило навылет слышащую «голоса» отечественную интеллигенцию.

— См-ы-ыли! — болью отозвался этот вандализм на всех думающих кухнях страны.

— Смы-ы-ыли! — сжались в бессильном гневе кулаки. — Мы вас самих всех когда-нибудь смоем, сволочи!

А тем временем прозаик Тундряков вышел из запоя, пришел в себя, трезво посмотрел на вещи и разоружился перед советской властью. В «Литературной газете» появилась его душераздирающая исповедь о том, с каким злодейским коварством, туманя мозг алкоголем и соблазняя плоть юными отказницами, у него вымогали и вымогли подпись под петицией Гельсингфорсской группы. В ЦК посовещались и решили: такую редкую самокритичность необходимо срочно поощрить. Поступило указание перемонтировать фильм «Двое в плавнях» и пустить вторым экраном.