Тут поднялся страшный гомон… И когда я, поклонившись в знак прощального приветствия, повернулся, чтобы уйти, за мной последовало лишь человек сорок самых рассудительных и надежных, остальные двести не тронулись с места…

С нашего утеса мы могли видеть весь лагерь этих бунтовщиков и ночью, когда взошла полная луна, были свидетелями душераздирающей сцены. Сначала ни мы, ни наши часовые, внимательно осматривавшие ближайшие окрестности, не заметили ничего настораживающего.

Но нас встревожил поистине жуткий боевой клич — подобный вою, с каким бросаются в битву индейцы, — и когда мы столпились на краю нашего скалистого выступа, то увидели, как горцы-разбойники, которых было приблизительно вдвое больше, напали на беззаботно спавших людей и после непродолжительного сопротивления большинство из них перебили, а остальных связали и угнали в плен.

Так быстра и ужасна была кара бунтовщиков за непокорство и раскол!

Первой мыслью было броситься в бой, правда, очень неравный, и освободить уводимых в рабство людей. Но едва ли здесь можно было рассчитывать на успех. Поэтому мы притаились и с рассветом приготовились двинуться дальше.

Лучший и наиболее удобный путь шел как раз мимо места ночного боя, которое, как нам казалось, было пусто и покинуто всеми.

Мы шли, опять-таки отправив вперед переодетых женщинами бойцов, во главе которых находился я сам, и неподалеку от поля сражения натолкнулись на табун стреноженных лошадей голов в шестьдесят, находившийся под охраной трех черкесов. Едва последние увидели с дюжину мнимых женщин, крадущихся сквозь кустарник, как тотчас же бросили лошадей на произвол судьбы и кинулись к нам.

У меня едва хватило времени еще раз предупредить моих людей избегать шума и не пускать в ход огнестрельное оружие, как три караульщика подбежали к нам с веселыми гримасами, и каждый попробовал схватить в объятия одну из женщин, но при этом сам вонзил себе в сердце молча подставленный кинжал. Не успев даже охнуть, упали на землю три трупа, и мы овладели мирно пасшимися лошадьми, хозяева которых ограбили жертв ночного боя. Теперь на проворных конях мы быстро ускакали от наших врагов.

Когда затем понадобилось освежить добрых животных в реке, мы, надрываясь от смеха и забавных шуток, сняли с себя женское платье и бросили его в реку, которая быстро унесла его с наших глаз.

Мы продолжали путь, но вскоре нас остановил персидский патруль и спросил, куда и зачем мы едем…

Однако едва я успел назвать свое имя и сказать, что мы намереваемся посетить его высочество шаха, как все персияне обнажили головы и крикнули по-персидски «ура» в честь его превосходительства господина барона Мюнхгаузена.

Два дня спустя мы въехали в Тегеран и услышали, к нашему большому сожалению, что шах со всем своим двором три дня назад выехал в Шираз… Мы направились следом, и везде нас встречали с королевскими почестями и, не желая расставаться, сопровождали аж до самого Шираза. Так что через восемь дней мы въехали в Шираз со свитой почти в сто тысяч человек…

Шах, который ежедневно отовсюду получал официальные доклады о нашем шествии от городских властей, а также читал ежедневные сообщения в «Персидском Меркурии», выехал к нам навстречу со своим придворным штатом и всеми властями Шираза. Мы обнялись, и шах сказал, что рад этому свиданию и благодарен мне за мое первое посещение в качестве посланника его брата, турецкого султана…