Сет ошибается. Тэк может войти. Это неприятно, более того, даже болезненно, но он может. Однако откуда ему знать, что Сет не видит его последнюю карту, как смог увидеть некоторые из тех, которые были у Тэка, хотя он прилагал все усилия, чтобы скрыть их?
Но ведь Сет позвал свою любимую тетушку, чтобы она помогла ему выбраться из дома.
И когда его любимая тетушка наконец перестанет колебаться на крыльце и войдет, она… ну…
Будет отрегулирована.
Полностью отрегулирована.
Красные искорки в углу под потолком начинают вращаться быстрее, вдохновленные этой идеей.
Безнадега,
Главная улица / Время регуляторов
– Я же сказала, что мы должны войти прямо сейчас. Или вы меня не слышали?
Джонни кивает. Ни он, ни Одри не видят, как Кэмми Рид пересекает улицу, двигаясь от церкви, в которую превратилось загородное убежище Джонни Маринвилла, к развалинам, место которых на Тополиной улице занимал дом Брэда и Белинды. Кэмми идет крадучись, пригнувшись, с «ремингтоном» в руке.
– Слышал, но сначала вы ответите еще на один вопрос, Одри.
– Какой? – Она почти кричит. – Ради Бога, какой?
– Может Тэк впрыгнуть в кого-то еще? К примеру, в вас или в меня?
На лице Одри отражается облегчение.
– Нет.
– Откуда такая уверенность? Вам сказал Сет?
Джонни уже думает, что не услышит ответа, но не потому, что Одри спешит добраться до мальчика, пока тот еще на горшке. Джонни кажется, что вопрос раздражает ее, потом, приглядевшись, он понимает, что ей стыдно.
– Сет мне этого не говорил, – отвечает Одри. – Я знаю об этом, потому что Тэк пытался проникнуть в Херба. Чтобы… вы понимаете… поиметь меня.
– Тэк хотел заняться с вами любовью, – кивает Джонни.
– Любовью? – Она едва сдерживается. – Нет. О нет. Понятие любви Тэку недоступно, он не знает, что такое любовь. Тэк хотел оттрахать меня, ничего больше. Когда же он понял, что не может использовать для этого Херба, Тэк убил моего мужа. – Слезы уже бегут по ее лицу. – Если Тэк чего-то хочет, он не отступается… Что он сотворил с Хербом… Представьте себе, что случилось бы с башмачком Ральфи Карвера, если б вы захотели натянуть его на свою ногу. Если б вы засовывали и засовывали в него ногу, не обращая внимания на боль, не замечая ее, охваченный желанием носить этот башмачок, ходить в нем…
– Понятно. – Джонни смотрит вниз по склону, ожидая увидеть там космофургоны. Потом он бросает взгляд вверх, но не видит ничего особенного. Кэмми спряталась в тени опасно накренившегося отеля. – Смысл я уловил.
– Так мы можем войти? Вы готовы войти? Или вы боитесь?
– Нет, – вздыхает Джонни.
Джонни протягивает руку к железному кольцу на двери, сколоченной из толстых досок, но рука проходит сквозь него. Под кольцом оказывается обычная ручка. Когда Джонни хватается за нее, из-под досок проступает современная дверь, она постепенно замещает ту, которую он поначалу видел. Джонни открывает дверь. В темной комнате стоит затхлый запах грязного белья. Лунный свет проникает в комнату, и глаза Джонни быстро привыкают к полумраку. То, что он видит, напоминает ему изредка появляющиеся в журналах истории о пожилых миллионерах-затворниках, которые последние годы проводят в одной комнате, собирая книги и журналы, разводя кошек или собак, накачиваясь таблетками и питаясь консервами.