– Нету ее, спасибо, углубление для культи я сам вырежу ножом. Так ты всему этому у отца научился?

– Нет! Отца я не знал.

Такие вопросы ему не нравились, и он поспешил домой.

Уже по дороге решил, что для письма Эльзе есть два интересных события: поездка на паровозе и сделанная нога для инвалида. Но дома передумал: «Для одного письма хватит и паровоза, а деревянную ногу оставлю для другого письма».

…Зима торопилась, словно опоздавший на поезд пассажир. В конце октября температура опустилась до минус десяти градусов, а в начале ноября из тучи, повисшей над Асином, как пух из порванной подушки, долго – и день, и ночь без перерыва – сыпался снег.

Под утро, увидев скорчившегося от холода спящего Виктора, тетя Даша накрыла его тулупом, который вскоре свалился на пол. От этого он и проснулся. Выглянув в оконце и увидев громадные сугробы, совсем закоченел.

Зиму он не любил: она напоминала о блокадном Ленинграде, когда надо было очень рано вставать и пробираться по глубокому снегу до булочной, чтобы занять очередь за хлебом. Он вспомнил, как, обессилев, иногда полз на четвереньках, преодолевая сугробы.

Из-за глубокого снега почти все школьники и учителя пришли в школу с опозданием. В классах было холодно, и директор разрешила сидеть в верхней одежде. Виктор поднял воротник, отчего стало тепло и захотелось спать. Он несколько раз пытался встряхнуться, резко поднимал голову и полусонным взглядом окидывал сидящих впереди ребят.

По расписанию была история, проходили Киевскую Русь. Но учительница вдруг обратилась к Виктору:

– Витя Стогов, тебе, наверное, наше сегодняшнее состояние напоминает учебу в блокадном Ленинграде. Да? Ты среди нас единственный, кто на себе испытал ужасы войны. Иди за мой стол, расскажи нам о блокаде.

Виктор был ошеломлен. Сон мгновенно улетучился, словно его взбодрили ушатом холодной воды.

Он поднялся и, идя к столу, сказал:

– А я в первую блокадную зиму не учился. Школы не работали. Все замерзло, а топить было нечем. Электричества не было. Парты все сожгли, учебники тоже. И есть было нечего.

– Ужасно! Как же вы остались живы?

– Не все остались живы. Многие умерли…

– И у вас в семье тоже?

– Да! – еле слышно произнес Виктор. – Умерла от голода сестра. Мы ее зашили в простыню, положили на санки…

Виктор умолк, потому что сейчас, находясь в холодном классе, он представил себе ту страшную ночь, когда в полной тишине раздавались только хрипы умирающей сестры. При слабом свете лампады Виктор видел ее полуоткрытый рот, из которого при каждом выдохе появлялась красноватая пена, и руку матери на голове дочери.

– Затем, – продолжил он, – повезли на кладбище и свалили в большую яму, в которой уже было очень много трупов. – Стогов снова сделал паузу. – Потом, уйдя за водой, пропала мама. Я пошел ее искать. Там, где раздавали воду, мне сказали, что ее увезли на кладбище…

От нахлынувших воспоминаний у Виктора начал дергаться подбородок. Видно было, что ему стоит больших усилий сдерживать себя, чтобы не разрыдаться. Он умолк.

– Ну, ну, Витя! Извини! Я, если честно, не представляла себе весь этот ужас. Узнать о блокаде из газет совсем не то, что услышать от человека, пережившего все это.