Алиса словно заново переживает свою собственную операцию. Запах антисептиков, белая, безупречно чистая комната, блестящие инструменты и склонившийся над ней человек в синей одежде.
Кусая ногти, она читает дальше:
Я проснулась в постели, рядом были другие больные. Я ничего не понимала. Что произошло? У меня очень сильно болел живот, я посмотрела. Прямо над пахом я увидела шов. Я заплакала, спросила, что случилось, но мне так ничего и не сказали. Через несколько часов пришел мой муж, взял меня за руку и отвел в деревню, не говоря ни слова. Шов страшно болел, я ничего не понимала. Только на следующий день муж рассказал, что ему предложили много еды — риса, масла, зерна, сахара на несколько месяцев и что какой-то человек из правительства прилетел на вертолете и передал все это мужчинам. И тогда мой муж дал согласие на то, что со мной сделали. Мне перевязали трубы. Больше у меня никогда не будет детей.
Алисе кажется, что из нее выпустили всю кровь, она роняет листы бумаги. Она чувствует, что ее шатает, но встает и с силой сжимает ручку двери.
— Только не в этот раз! Я — Алиса!
На виске у нее пульсирует вена. Она борется, дыхание выравнивается, хотя по-прежнему остается шумным. Она часто моргает, дуэль с самой собой кажется бесконечной. Голоса в голове понемногу затихают, волны откатываются, и наконец она открывает глаза.
Сарай, полная луна, валяющиеся на земле листки со статьей — ничего не изменилось. Алисе удалось избежать чернильного пузыря, она не поддалась действию внутренних сил. Впервые в жизни ей кажется, что она посмотрела в лицо своей трагедии, полностью осознала ее влияние на свою жизнь. И это причиняет ей муку, боль все нарастает, словно какой-то яд выжигает ее изнутри. Но лучше боль, чем все черные дыры мира.
Ей перевязали трубы.
Она разражается слезами.
Через несколько секунд она замечает тень, скользящую вдоль ее ног. Грозный силуэт, знакомый ей с детства, нависавший над ней, когда она забивалась в свою детскую. Вытаскивавший ее за руку из-под кровати, чтобы поцеловать.
Алиса медленно поднимает голову.
Перед ней стоит Клод Дехане. Он прижимает к груди старое ружье «экспресс беттинзоли». На прикладе из орехового капа расплылось красное пятно, оно странно блестит под светом далекой лампочки.
— Папа? Что ты сделал? Боже мой, что же ты сделал?
Клод поддевает ногой листочки, разбросанные по земле.
— Ах, так вот оно что, ты еще и суешь нос в мои дела! Ты смелая, Алиса! Нарушить правила до такой степени.
Все тот же монотонный голос, лишенный какого бы то ни было тепла.
— Правила, которые ты мне вечно навязывал, чтобы контролировать мою жизнь!
Она хочет выпрямиться, но он давит прикладом ей на плечо, вынуждая ее сидеть.
— Где… Где женщина, которая со мной приехала? Где Жюли?
Он смотрит на Алису с улыбкой, которую она видела слишком часто. Это улыбка из ее кошмаров.
— Ты лучше о себе побеспокойся.
Девушка трет щеки тыльной стороной ладони.
— Я знаю, что ты сделал со мной. Я знаю правду. Всю правду.
— Всю правду, ты в этом уверена?
Алиса натыкается на стену, и от этого ей особенно больно. Клод не испытывает ни малейшей жалости, ни малейшего сострадания.