Вечером того же дня, встретив вернувшуюся с работы Нину Сергеевну, Валентина вдруг похолодела: Славомир сказал, что знает о новой жиличке садовницы, значит, Нина Сергеевна о ней рассказывала. Что она рассказала? Неужели правду? И как тогда будет выглядеть ложь Валентины о том, что она приехала из Санкт-Петербурга и дописывает диссертацию? Ой, как нехорошо вышло!

– Нина Сергеевна, – робко начала Валентина, едва дождавшись, пока ее хозяйка закончит ужинать, – вы в доме Крамарева про меня что-нибудь рассказывали?

Нина с удивлением вскинула на нее глаза и снова вернулась к мытью посуды.

– Только то, что ты живешь у меня. А в чем дело?

– Я имею в виду: вы говорили, откуда и зачем я приехала?

– Разумеется, нет. Это никому не интересно. Зачем грузить людей сведениями, которые им не нужны? Я не пойму, почему ты спрашиваешь.

Пришлось рассказать о знакомстве со Славомиром Ильичом и о своей спонтанной лжи. Нина Сергеевна закончила мыть посуду и сделала Валентине знак пройти вместе с ней на террасу. Они уселись в стоящие рядом кресла-качалки.

– Я не поклонница вранья, но должна признать, что ты поступила почти правильно. Насчет Питера ты зря сказала, в том, что ты приехала из Южноморска, нет ничего зазорного, а попасться можешь очень легко. Но теперь уж ничего не поделаешь, слово вылетело. А что касается причин твоего пребывания здесь, то ты инстинктивно сделала так, как лучше. В Москве, деточка, не любят людей с горестными проблемами. Когда у человека горе, никогда не знаешь, как с ним разговаривать, то ли расспрашивать о подробностях, то ли сочувствовать и утешать, то ли, наоборот, говорить на отвлеченные темы. И потом, когда у человека горе, полагается предложить помощь, а помогать в столице не любят, каждый сам барахтается и выбирается как может. Всегда лучше делать вид, что ты благополучна и успешна, и люди к тебе потянутся. Но вообще-то ты отчаянная, – добавила Нина Сергеевна с улыбкой. – И как ты не боишься запутаться в своей лжи?

– Насчет диссертации я не запутаюсь, я же ее и писала, и защищала, даже до старшего научного сотрудника доросла. А что касается Питера, то я там часто бывала, иногда подолгу, я город хорошо знаю.

– Все равно это опасно. Смотри, ты – физик, он – химик, отрасли родственные, он может много кого знать в питерских научных кругах, спросит – а тебе и ответить нечего.

– Ничего, как-нибудь… Вообще-то он про свою работу не говорит совсем, мы с ним больше об архитектуре разговаривали.

– Это понятно, – кивнула Нина Сергеевна, – у Славомира Ильича работа секретная, он даже живет не в доме с хозяевами, а отдельно, в домике для гостей, чтобы никто не мешал ему работать. И посторонних к нему не допускают. Приезжают иногда люди, Максим Витальевич ведет их прямо к Славомиру Ильичу, и в этих случаях даже горничной не доверяют подавать им чай и закуски. Катя сама приносит.

– Катя? Это кто? – спросила Валентина с интересом.

– Жена Максима Витальевича.

– А почему так? Почему горничной нельзя подавать? – не понимала Валентина.

– Потому что, деточка, горничные и прочая домашняя обслуга имеют обыкновение быть страшно любопытными. Стоят под дверью и подслушивают, глазами так и шныряют, ищут, где бы чего подсмотреть.