– Ох, до чего ж я кофе люблю! Целыми днями пила бы.

– Что ж вы растворимый-то пьете? Если уж так любите, так варите настоящий, из зерен, – сказала Валентина, которая мучилась над этим вопросом с самого первого дня, но как-то стеснялась его озвучить.

– Что ты, деточка! – рассмеялась Нина Сергеевна. – Настоящий намного вкуснее. Если я буду его варить, то вообще остановиться не смогу, так и буду пить по десять чашек в день. А с растворимым мне все-таки удается удержаться на двух. Так вернемся к твоей Каменской. Почему тебе не нравится, что она спрашивала о брате и друзьях твоего отца?

– Потому что я их знаю, они не могли… Они все честные и порядочные люди. А она…

– А она их не знает, – подхватила Нина Сергеевна. – Она их в глаза не видела. И вполне естественно, что она включила их в круг подозреваемых.

– Но я ведь сказала ей, что они хорошие, порядочные! Почему она мне не поверила?

– А почему она должна тебе верить? – невозмутимо отозвалась Нина Сергеевна. – Кто ты такая для нее, чтобы она верила каждому твоему слову?

– Я – заказчик, – заявила Валентина, не очень, правда, уверенно.

Логика Нины Сергеевны вдруг стала ей понятна, и Валентине сделалось неловко. Какая же она дура! А Нина Сергеевна права. И Каменская, выходит, тоже права.

– Ты – никто. Ты пришла с улицы, она тебя видит впервые в жизни. Почему она должна полагаться на твое знание людей? У тебя что, диплом профессионального человековеда? Ты гениально разбираешься в людях и видишь их насквозь? Думаю, нет. И даже если бы это было так, Каменская этого знать не может. Пойми, Валечка, она не предвзята, она просто очень профессиональна и объективна, она не идет на поводу ни у кого, она не увлекается ни одной из версий, пока у нее нет достаточно информации. Она очень независима и самостоятельна, и эту особенность ее мышления ты должна была бы оценить. А ты не оценила.

Одним словом, Нине Сергеевне удалось прочистить Валентине мозги и поставить их на место, и уже через час Валентина Евтеева изменила мнение о Каменской. Теперь Анастасия Павловна нравилась ей своей основательностью, серьезностью и вдумчивостью, и Валентина вполне искренне считала, что ее дело в надежных руках. Ей даже стало немного совестно за то, что она поначалу отнеслась к Каменской так негативно, и уж совсем стыдно Валентине было за то, что она при Нине Сергеевне назвала пятидесятилетнюю женщину старухой. Самой-то Нине Сергеевне еще больше…

На все эти воспоминания она и отвлекалась, болтая с новым знакомым и обсуждая эклектичность застройки коттеджного поселка, в котором он жил. Разговор шел об архитектуре, и Валентина, в этой материи почти совсем не разбиравшаяся, в основном молчала, поражаясь тому, как много знает Славомир Ильич и как тонко чувствует. Время пролетело незаметно, и Славомир Ильич засобирался домой.

– Работа стоит, – с ласковой улыбкой глядя на Валентину, пояснил он. – Надо возвращаться. Надеюсь, мы с вами еще встретимся.

– И я тоже надеюсь, – искренне ответила Валентина.

Они не условились ни о месте, ни о времени следующей встречи, но Валентине это показалось совершенно естественным: ученый, человек занятой, творческий, он никогда не знает, как сложится работа и когда у него будет время и настроение сделать перерыв. Все равно они обязательно встретятся, ведь разминуться им негде, да и место с поваленным стволом она теперь знает. Нет, какая же она все-таки дура, считая Каменскую старухой! Ведь Славомир Ильич примерно такого же возраста, а разве повернется у нее язык назвать его стариком? Красивый, обаятельный, живой – да он многим молодым фору даст. Он ей очень понравился…