– А ты?

– Что я? Я просто еще одно сознание, еще одна душа, живущая в этом теле. Представляешь? Об этом можно только мечтать… Много душ, все живут в одном теле… Как я слышал, в иудаизме есть такой постулат, что у каждого правоверного иудея есть две души. И если одна приняла на себя грехи, то другая-то уж обязательно чиста перед Богом. И следовательно, тот иудей войдет в царствие Божие по-любому. У них две души, а у нас сколько?

– Три…

– Четыре, – поправил меня Егор. – Вместе с тобой четыре. Было.

Боль ввинтилась в висок, как винт-саморез, зло скрутила, даже веко задергалось.

Мягко легла на плечо женская рука. Я не заметил, как вернулась Лариса и как она вошла в кухню. Если б был дядя Дима, никогда бы так не получилось, никогда бы не сел я спиной к двери. Но дяди Димы не было.

– Расслабься, – тихо сказала Лариса. – Успокойся. Хочешь, кофе сварю?

Я обернулся. Перед глазами все плыло, в висках стучало. Внутри бился животный страх. Ощущение конца.

«Нет дяди Димы, не будет и Егора. И Пети Зарубина не будет. А ведь я привык даже к его вечному нытью. Если я останусь один, не станет и меня. Меня найдут рано или поздно. И что будет после этого? Что станет, когда нас не станет?»

Я не боялся за судьбу мира. Плевать, ведь меня уже не будет. Я боялся за свою судьбу. Если правда, что смерть – это лишь переход, то что ждет меня в расплату за то, что я не смог сделать… не смог даже понять, что делать… Смерть та, в ее прежнем понимании, «темнота, и все», теперь не страшила, а скорее была соблазнительна.

Лариска расплывалась перед глазами, и неожиданно для себя самого я вдруг обхватил ее. Стиснул, как последнюю соломинку, за которую в агонии цепляется утопающий.

– Что с тобой? – тихо спросила Лариса. – Что происходит?

Я не ответил. Притянул ее к себе, обнял, как мне показалось бережно. Я осыпал ее поцелуями. Она ответила сдержанно, потом уверенно потянула меня к дивану. За уверенностью и бурными ответами на ласки все равно оставалась какая-то осторожность, расчетливость, но я не обращал на это внимания. Я уже ни на что не обращал внимания.

Забывшие, что такое женщина в постели, руки путались в замках, крючках и застежках. Полотенце слетело значительно быстрее. Я неумело – куда что подевалось? – по-детски вцепился в женское тело, покрывая его поцелуями, обнимая все крепче.

– Глупый! Что ты вцепился, как в последний раз? А? – выдохнула Лариска.

Я молча пытался приладиться к ней. Странное ощущение, словно вдруг все одеревенело, а женщина, мягкая и гибкая, все может, но не желает. Не хочет играть в учителя и ученика.

«Но я же не ученик! Или уже… все когда-то забывается. Женщины были у меня в другой, не в этой жизни. Господи, что за идиотизм».

В голове хихикнули. Я замер, прислушался. Петя молча посапывал, словно порнуху смотрел по телевизору. Егор безмолвствовал. Показалось?

– Иди же сюда, глупый.

Я снова притянул женщину. Именно так, женщину, самку, я уже не мог увидеть индивидуальность в этой рыжеволосой бестии, которую, может быть, даже любил по-своему когда-то. Она помогла, сделала все за меня, направила, как собака-поводырь в потемках. Я стиснул ее, задергался.