Печка хреновая, но не такие пока холода, особенно после Сибири. Топить не придется. Главное – крыша над головой.
Можно вызывать Самурая.
Двое из Цюриха
Назавтра Ариадне стало гораздо лучше. Она весь день спала, но в этом не было ничего экстраординарного. А что ничего не поела, так она и в обычное время клевала, как птичка колибри. Такое ощущение, что калорий Ада почти не расходовала и мало в них нуждалась.
Под вечер пришла Епифьева. Антон Маркович растрогался. Нечасто встретишь подобную заботу у нынешних участковых врачей, существующих на мизерную зарплату. Тем более что у Марии Кондратьевны, оказывается, был нерабочий день.
Славная дама никуда не спешила, и Антон Маркович предложил продолжить прерванное чаепитие. Ему почему-то было очень хорошо и спокойно – вероятно, от облегчения, что дочь вне опасности. Все-таки вчера понервничал. Но дело не только в этом. В манере, в голосе Епифьевой было нечто… утешительное – вот верное, хоть и несколько странное слово, пришедшее на ум Клобукову. Так же он себя чувствовал в детстве, когда приходил домашний доктор Илларион Ильич, клал прохладную руку на горячий лоб, говорил: «Ну те-с, сэр, а теперь будем выздоравливать».
– Я вижу, вы работали над рукописью, – сказала Мария Кондратьевна, взглянув на трактат. – Вчера была страница 158, а сегодня 161.
Он действительно, вернувшись после поездки в институт и отпустив соседку, часа два провел в обществе Шопенгауэра.
Вдруг Клобукову захотелось – впервые – рассказать о том, что придавало смысл его жизни, являлось ее тайным стержнем. Тайным не из-за какой-то особенной секретности, а потому что, по глубокому убеждению Антона Марковича, никому кроме него самого это не могло быть интересно.
– Занимаюсь всегдашним блудом интеллигента-недоучки, – смущенно сказал он. – Пытаюсь разобраться в пресловутых вечных вопросах. Есть ли в жизни какой-то резон, зачем я существую на свете, что такое жить правильно и неправильно. Знаете, доморощенное философствование, всякая тривиальщина, но лично мне помогает навести ясность в некоторых неочевидных вопросах.
– Это и есть самое увлекательное занятие на свете, – кивнула Епифьева. – Разбираться в жизни. В обыкновенной, повседневной. Она захватывающе интересна. А интереснее всего так называемые обычные люди.
– Вы находите? – удивился Клобуков.
– А разве нет? В них столько всего, заслуживающего внимания и изучения! Все эти революции и войны только отвлекают, мешают сосредоточиться на главном. Настоящие приключения – не бои и кровавые драмы, а ежечасное, ежеминутное постижение бытия. Нужно лишь, чтобы кто-то показал и научил – да просто подтолкнул тебя в верном направлении, и жизнь сразу наполнится смыслом, вкусом, азартом.
– Кто же может научить и подтолкнуть?
– В вашем случае, судя по портрету на стене, это Артур Шопенгауэр?
– В определенном смысле – да. Во всяком случае, идея записать свои мысли ко мне пришла, когда я мысленно полемизировал с этим философом.
– А моим Учителем был Карл Юнг.
– Это швейцарский психолог? Я читал о нем. У нас в институте отличный спецхран со всей медицинской периодикой. Но где могли с его работами ознакомиться вы? Ведь в обычных библиотеках иностранных журналов нет?