– Идет. А далеко это?

– Не, в Сокольниках.

Как только Санин сел в машину, водитель вдруг посерьезнел. Больше не ухмылялся, не балагурил, нервно подергивал ноздрей. Переживает, что дешево запросил, подумал Санин.

Уже совсем стемнело. За Мелькомбинатом фонари горели тускло, через один. Дома стали грязными и кривыми, по большей части двухэтажными и одноэтажными. Такси свернуло в немощеный двор, заныряло по ухабам, из-под колес летела жидкая грязь.

– Вон там она, Нелька, жительствует, – показал шофер на два крайних окна в дощатом бараке. – Не «Метрополь», конечно. Нужник вишь во дворе. Зато свое крылечко, как заказывал.

Сойдет, решил Санин, посмотрев вокруг. Двор незамкнутый, без забора – это плюс. Если что, дуй в любую сторону.

– Пойдем, познакомлю. Баба коровистая, есть за что подержаться, тебе понравится.

Поднялись на скрипучее крылечко. Дверь чубатый открыл своим ключом. Крикнул:

– Нелечка, это я! С клиентом!

На лагерном жаргоне «клиент» – слово обидное, обозначающее самую нижнюю, парийную категорию зеков, которые спят в холодном углу, под нарами. Если так назовут – надо сразу бить в рыло.

Стало ясно, что шофер только косит под блатного. «Хаза», «кича», а сам никогда не сидел.

– Проходь вперед, не жмись, – подбодрил провожатый. – Нелька не загрызет. А хошь – погрызет, но это за отдельную плату.

Реготнул, но взгляд напряженный. Надо было Санину приметить это, насторожиться, но расслабился он за последние недели, на гражданке, притупил бдительность.

Вошел в комнату, тесно заставленную мебелью. Всюду расшитые салфеточки, полотенчики, подушечки. Полная женщина в пестром китайском халате отложила шитье и иголку, встала. Поправила крашенные в желтый цвет волосы, растянула красные губы.

– Нелли. А вас как?

Раздвинула халат пошире. Под ним было голое тело, в вырезе колыхнулись большие груди.

Санин вдруг подумал: почему, собственно, нет? Женщины у него не было с довоенного времени. Он был уверен, что никогда больше и не будет. Забыл, как это – обнимать теплое, мягкое, податливое.

Успел сделать три шага.

Сзади скрипнула половица, на темя обрушился удар. Вмазали кастетом, со всего маху. Любому другому раскроили бы череп, но у Санина были исключительно крепкие кости. Его били много, в том числе кастетом, не раз и убивали, а он всё жил. Не умер и теперь, даже сознания не потерял. Только удивился, почему так близко перед глазами доски пола, покачиваются, словно на волнах.

– Бита, гад! – захлебывался тонкий, истерический голос. – Яж тебе после того раза сказала, я на такое не согласная! Ты обещал!

– Ша, дура. У него пачка соток в банковской упаковке. Может, и еще есть.

Быстрая рука обшарила санинские карманы. Подняла упавший вещмешок.

– Мама моя, ты погляди! Тут сорок кусков! Больше!

Пол качаться перестал. Санин поморгал, чтобы зрение прочистилось. Макушка онемела, боли пока не было.

– Бита, он еще живой. Шевелится… – испуганно сказала женщина.

– Щас перестанет. Не трясись, Нелька, всё чисто будет. И тебе отслюню. Не обижу.

Приблизились две ноги: широкие штанины, заляпанные грязью ботинки. Санин схватил правой рукой левую щиколотку, левой – правую, резко дернул на себя.