— Музыку… — повторила Айона, а Брэнна с задумчивым выражением откинулась к спинке стула.

— Ведь вчера что его сюда привело, такого обозленного, такого наглого? Наш свет, это само собой, и то, чем мы обладаем. Конечно, и мы сами по себе. Но мы вчера музицировали, а музыка — это свет.

— Веселый шум, — сказала Айона. — Житейские радости.

— Вот именно. Этот свет его ослепляет, чужая радость безумно бесит его. Но почему она его не сковала, вот вопрос!

— Музыка, говоришь… А помнишь, Айона, прошлой весной мы как-то вечером тоже музицировали? Я принесла скрипку, мы играли, пели, а он крался за окнами, превратившись в туман и тени. Его привлекла музыка, — сказала Брэнна. — Привлекла, несмотря на всю его ненависть к ней, ненависть к тому, что в нас она живет и мы можем ее извлекать.

— Помню.

— Да, с этим можно работать. — Брэнна сузила глаза, прикусила губу. — Из этого может что-то получиться. Хорошая мысль, Коннор.

— Блестящая мысль! — согласилась Айона.

— Не могу спорить. — Улыбаясь, Коннор выложил себе остатки яичницы.

— Уверена, что Мира сказала то же самое.

— Это еще впереди — когда я с ней поделюсь. Меня осенило только утром, — добавил он, — а она уже очертя голову на работу умчалась.

— С чего бы? У нас до смены еще полчаса. — При этих словах Айона пошла за второй чашкой кофе. — Если бы она подождала, мы с Бойлом могли бы… Ой! — Она округлила глаза. — Вы что, поссорились?

— Поссорились? Нет. Я признался ей в любви, а она ушла в глухую оборону. Как я и ожидал. С ее характером ей понадобится некоторое время, чтобы свыкнуться с этой мыслью.

— Ты, я вижу, все рассчитал. — Айона из-за спины обхватила его руками. — Это здорово!

— Дело не в расчете… А может, и так, — подумав, согласился он. — Но она еще не сделала для себя правильного вывода. Когда сделает, ей будет намного легче. А пока я с удовольствием наблюдаю, как она пребывает в умственных корчах.

— Ты там поосторожнее, Коннор! — негромко предостерегла его Брэнна. — Ее удерживает не упрямство и не твердолобость, а шрамы от былых ран.

— Не может же она прожить всю жизнь, не замечая собственного сердца — по той лишь причине, что у ее негодяя папаши сердца не было вовсе.

— Поосторожнее! — повторила Брэнна. — Что бы Мира о нем ни говорила, что бы ни думала на его счет — это, скорее всего, самообман, потому что она его любила. Она и теперь его любит, вот почему обида до сих пор жива.

Коннор испытал внезапный приступ раздражения.

— Я не ее отец! Могла бы знать меня и получше!

— Да что ты, родной. Она за себя боится — что в ней скажутся его гены.

— Что за бред!

— Ну конечно, бред. — Брэнна поднялась и стала собирать со стола. — Но это бремя, которое на ней висит. Уж как я ее люблю, и как она меня любит — а все равно мне так и не удалось снять его с ее души. До конца — не удалось. Это тебе предстоит сделать.

— И ты это сделаешь. — Айона отодвинулась от стола и снова кинулась помогать. — Потому что любовь, если не пускать все на самотек, побеждает все.

— На самотек я ничего пускать не собираюсь.

Айона чмокнула Коннора в макушку.

— Я знаю. Яичница удалась.