– Ты знаешь, почему морские котики исключили пытку утоплением из программы своей подготовки? – спрашивает Ривз и, поскольку я молчу – у меня же кляп во рту, – отвечает сам: – Практиканты так быстро сдавались, что это было вредно для их боевого духа. Рекруты ЦРУ держались в среднем около четырнадцати секунд, после чего просили инструктора прекратить.

Энди Ривз стоит надо мной. Я смотрю на его улыбающееся лицо и вижу: ему это нравится.

– Мы тоже играли в полную психологическую игру с задержанными – его с повязкой на глазах вели вооруженные охранники. Иногда мы подавали ему надежду и добивались успеха. Иногда мы давали ему понять, что надежды нет. В зависимости от субъекта играешь с ним по-разному. Но сейчас у меня нет времени для всех этих театральных представлений, Нап. Я переживаю из-за Дайаны, но то была не моя вина. Так что мы идем дальше. Ты уже привязан к столу. Ты уже знаешь, что все это кончится очень плохо.

Он подходит к моим ногам. Пытаюсь следить за ним взглядом. Стараюсь подавить панику. Слышу какой-то треск и понимаю, что стол, на котором я лежу, начинает наклоняться. Я думаю, может быть, мне удастся соскользнуть со стола, пусть даже встать на голову, но я привязан так прочно, что сила тяжести не сдвигает меня ни на дюйм.

– Опускаем твою голову и поднимаем ноги, – объясняет он. – При этом горло у тебя открыто, ноздри легче заполняются водой. Ты догадываешься, это будет не просто ужасно. Это будет гораздо хуже.

Ривз возвращается в поле моего зрения и вытаскивает кляп у меня изо рта.

– Ты мне скажешь, где запись?

– Я тебе покажу, – хриплю я.

– Нет, из этого ничего не получится.

– Сам ты ее не найдешь.

– Это ложь. Я уже слышал такое раньше, детектив Дюма. Ты сейчас сочинишь историю. И вероятно, будешь сочинять новые истории на первом этапе этого процесса. Вот почему критики называют пытку ненадежным методом. Ты впадаешь в отчаяние. Ты будешь говорить что угодно, лишь бы получить передышку. Но со мной этот номер не пройдет. Мне известны любые трюки. В конечном счете ты расколешься. И скажешь мне правду.

Может быть. Но в одном я не сомневаюсь: как только он получит запись, он меня убьет. Как убивал других. Так что я ни в коем случае не должен сдаваться.

Ривз, словно читая мои мысли, говорит:

– Ты мне все скажешь, даже если это будет означать твою смерть. Солдат, который допрашивал пленных во время филиппино-американской войны, как-то раз описал то, что будешь чувствовать ты: «Страдания, вероятно, состоят в том, что человек тонет, но не может утонуть». Готов?

Энди Ривз показывает мне полотенце. Он закрывает им все мое лицо, включая глаза.

Полотенце только лежит на моем лице, оно даже не прижато, но я уже чувствую, что начинаю задыхаться. Снова пытаюсь пошевелить головой, но она по-прежнему не двигается. Сердце у меня начинает стучать с перебоями.

«Успокойся», – говорю я себе.

Я пытаюсь. Пытаюсь замедлить дыхание и приготовиться. Я знаю, что в какой-то момент мне придется задержать дыхание.

Идут секунды. Ничего не происходит.

Дыхание у меня не нормализуется. Оно остается рваным, неровным. Я напрягаю слух, пытаюсь услышать что-то, но Энди Ривз молчит, не двигается, не делает ничего.