Ленка хохочет.
– И что, ты всегда такой?
– Какой?
– Ну, опасный.
– Не, не всегда.
– А учишься хорошо?
– Не-а, так себе. До девятого хорошо учился, без троек.
– И я тоже до девятого. А потом как-то лень стало…
Она улыбается.
Щелкает замок, открывается дверь шестнадцатой квартиры. Выходит пацан в шортах и белой майке. В руке – бутылка шампанского. Сбегает вниз по лестнице, на ходу кивает Ленке головой.
– Привет.
– Привет.
Хлопает дверь подъезда. Я спрашиваю:
– Твой сосед?
– Ага. Студент. В пединституте, на четвертом курсе.
Она поворачивается к окну, я тоже. Внизу стоит белая «тройка», в ней несколько человек. Пацан садится сзади, и тачка отъезжает.
Я говорю:
– Сейчас бы шампанского – за счастье.
– Да, я б тоже не отказалась. – Она улыбается.
– А я думал – ты не пьешь.
– Почему это ты так думал?
– Ну, так просто.
– Вообще, если шампанского или вина, то да, с удовольствием, а водку – не люблю.
В подъезде уже темно. Сидим молча. Не знаю, про что еще говорить.
– Вообще, скучно летом, – говорит Ленка. – Заняться нечем. Скорей бы сентябрь – «Резонанс» откроется.
– Ходишь на дискотеки в «Резонанс»?
– Ага, хожу.
– Часто?
– Как когда. Бывает – каждую неделю.
Снова молчим, потом я говорю:
– Давай как-нибудь опять встретимся, погуляем. Можно завтра.
– Нет, завтра я не могу. Давай послезавтра, часов в шесть.
– Я за тобой зайду.
– Прямо сюда, в пятнадцатую?
– Ну, да, а что тут такого?
– Не надо. Мама будет дома. Жди меня здесь.
– Хорошо. Пока.
– Пока.
Она поднимается, идет к своей двери, открывает ее ключом и заходит в квартиру.
Я сбегаю вниз, выхожу из подъезда. Старух на скамейке уже нет. Я иду к остановке «пятерки».
Народу в троллейбусе мало. Несколько баб и мужиков с сумками – едут с дачи, и пацаны с бабами в нормальных шмотках – домой со стрелы.
Эта Лена – вроде ничего баба. Раскрутить бы ее побыстрей, только где? Надо, чтоб была свободная хата. Ко мне она, скорее всего, не пойдет, если позову. А вообще, пацаны говорят, что самый цимус – это когда палку ставишь у бабы дома.
Выхожу из троллейбуса у таксопарка – надо пересаживаться на «двойку». Чтоб не делать большой крюк, иду через СМУ: перелажу через забор, прохожу мимо автокранов и всяких других машин. Собаки у них нет – я знаю, – а дед-сторож сидит в своей будке, и все ему до жопы. Опять перелажу через забор – и вот остановка, завод Куйбышева.
Подъезжает троллейбус, я сажусь. Едем по мосту над железной дорогой. Слева – цеха завода Куйбышева, верхушки труб все в дыму. Справа – забор клейзавода, за ним – горы костей. Мы, когда были малые, ездили туда бить крыс, носились по костям с камнями и палками.
Окна открыты, и с клейзавода тянет тухлятиной. Некоторые в троллейбусе кривятся, зажимают носы.
Я с бабой еще ни разу не ходил и вообще никаких делов не имел, только раз старые пацаны позвали на «хор», в конце девятого класса.
Иду домой от Батона – поздно, часов в одиннадцать. Слышу – в детском саду, в беседке кто-то базарит. Я подваливаю – вдруг кто знакомый, посидеть еще можно, потрындеть, домой идти неохота. А там – человек пять старых пацанов, все знакомые. Бухие в жопу, и баба с ними – Светка Азаренок, она на год старше меня училась. Ходила всегда в шерстяном трико под платьем – и зимой, и летом – и на пацанов, которые младше, залупалась. Раз их класс дежурил по школе, и Азаренок споймала какого-то малого – пробежал по коридору. Трясла за шкирки и говорила: