Ну что ж… Раз так…

— Хорошо.

Волк машинально понюхал руку. Пальцы слабо пахли лимоном и ощутимо сексом.

Все пустыри одинаковы, независимо от того, располагается он на Лысой горе в Тиходонске или рядом с железнодорожной станцией Москва-товарная. И люди на них ночами собираются одинаковые, и костры, которые они жгут, тоже похожи, как близнецы. Пляшут рыжие сполохи, стреляют жгучими красными искрами, отбрасывают мертвенные блики на жутковатые лица вокруг, от чего они и вовсе становятся похожими на оживших мертвецов. Это бомжи, маргиналы, бродяги, нищие, — для отторгнутых обществом неудачников придумано много обозначений. Но, по сути, они и есть живые трупы.

Их трое. Верблюд самый опытный, он неоднократно бывал в зоне и потому пользуется непререкаемым авторитетом. Сейчас Верблюд жарит насаженный на металлический прут кусок найденной в мусорном баке колбасы. Колбаса шипит и потеет жиром.

— Если б были такие комиссионки, куда хавку сдавать можно, — цедит он, старательно вертя арматурину. Но колбаса проворачивается и не хочет обжариваться равномерно. Один бок обугливается. Верблюд матерится.

— Не урони жратву, — бурчит Волдырь. — И не сожги, как в прошлый раз.

Он здесь второй по значимости. Фитиль самый молодой и потому права голоса не имеет. Сейчас он занят важным делом — готовит «Бориса Федоровича»: бросив соль в банку с клеем «БФ», ладонями быстро крутит опущенную в него палку. Когда-то первобытные люди так разводили огонь. Время от времени он очищает палку от налипшей массы и с надеждой взбалтывает содержимое банки, которое становится все более жидким.

Грохочет очередной товарняк, стук колес отражается от серого бетонного забора, заглушая все другие звуки. Из темноты в освещенный круг бесшумно входит совершенно голый мокрый тип с поломанной гитарой под мышкой. Гриф у нее оторван, а в корпусе что-то постукивает.

— Черт! — испуганно вскрикивает Волдырь.

Тип худой, но мосластый, у него узкое лицо, низкий скошенный лоб, выступающая вперед острая челюсть. На синей коже синеют тюремные татуировки, но главное: все тело — от горла до лобка — рассекает зловещий багровый рубец, каких не бывает у живых людей.

— Черт! — Фитиль вскинул голову и отшатнулся. — Ты что, из морга?

— Откуда вы меня знаете? — хриплым угрожающим голосом спросил незнакомец. И наставил узловатый, с острым ногтем палец сначала на одного бродягу, потом на другого.

— Быстро отвечать! А то сожгу заживо!

Волдырь и Фитиль притихли.

— Ты чего волну гонишь? — вмешался Верблюд, зло рассматривая чужака, который вторгся на его территорию. — Чего развыступался?

— Не, правда, я же работал в морге санитаром! — приободрился Фитиль. — Там у всех такие отметины после вскрытия! И все они внутри пустые!

— Сейчас и ты пустой будешь…

Голый сунул в корпус сломанной гитары голую руку и тут же вытащил обратно. Теперь в ней была зажата длинная финка, какими в деревнях любят колоть свиней. Он шагнул вперед, к Фитилю. Лицо незнакомца ничего не выражало, в глазах горел адский огонь.

Может быть, испуганный Верблюд воспринимал так отблески костра. Его криминальный опыт хотя и многократно преувеличивался им самим, но реально ограничивался одной малозначительной и неавторитетной статьей — «бродяжничество». В зонах он насмотрелся на разный арестантский люд и безошибочно определил, что перед ним отпетый душегуб, способный запороть человека с той же легкостью, с какой бомж снимает с веревки чужое белье. Такие звери не достают «перо» просто так, чтобы напугать… Но ему, как главарю кодлы, все равно надо было «держать шишку».