— Тебе-то как раз жалеть не о чем: это твоя работа, и в таких вопросах ты просто молодец. — Я понимала, что мои слова прозвучали ядовито и сделали его несчастным. — Но было бы хуже, если бы это сошло ей с рук, — добавила я, хотя в тот момент вовсе не была уверена, что это на самом деле так.

Мне нужно было знать, что он представляет собой нечто большее, чем просто мужчина, который на моих глазах унизил мою мать.

— Скажи мне что-то такое, чего о тебе никто не знает.

— Что?

— Просто скажи мне что-нибудь, что угодно.

Он посмотрел мне в глаза.

— О’кей, — наконец сказал он. — Иногда, когда я не могу уснуть, я встаю и ем ореховое масло ложкой прямо из банки.

— Ореховое масло, да? Нужно как-нибудь попробовать.

— Обязательно, это помогает.

Мы еще некоторое время смотрели друг на друга, потом я села в машину и уехала. В зеркало было видно, что он смотрит мне вслед. Потом подошли двое копов, похлопали его по спине и пожали ему руку. Думаю, в полицейском участке сегодня будут как-то отмечать это событие. Когда я отвела глаза от зеркала, то увидела на пассажирском сиденье колоду карт и только сейчас поняла, что у меня на плечах до сих пор пиджак Гари.

Газетчики пронюхали обо всем мгновенно, — в этих вопросах они действовали даже проворнее, чем моя мама, когда наливала себе рюмочку, — и мой телефон буквально разрывался от звонков. Вчера я застукала одного репортера, который подкрадывался к моему окну, но Эмма прогнала его. Теперь я не просто та самая девушка, которую похитили, — теперь я девушка, которую похитила собственная мать. Не знаю, смогу ли я снова вынести всю эту грязь.

Вчера я позвонила Люку, потому что хотела рассказать ему обо всем сама, пока он не прочел об этом в газетах. Он был дома, и на мгновение мне показалось, что я услышала где-то в глубине квартиры женский голос, но это мог быть просто включенный телевизор.

Я рассказала ему о том, что сделала мать, и сказала, что она арестована.

Сначала он был в шоке, спрашивал, уверена ли я на сто процентов, но когда я пересказала ему ее изложение всей этой истории, сказал:

— Вау, она должна чувствовать себя ужасно: похоже, что ситуация полностью вышла из-под ее контроля.

Ему было жалко ее? А как же насчет справедливого негодования по поводу меня? Мне хотелось высказать ему все, что я думаю. Но все это больше не имело никакого значения.

Повесив трубку, я посмотрела на наш с ним снимок в рамке, который стоял у меня на камине. Мы выглядели такими счастливыми…

На следующий день я позвонила Кристине и все ей рассказала. Она взволнованно дышала в трубку, потом сказала:

— О боже, Энни, а ты-то в порядке? Нет, что я говорю, в каком ты можешь быть порядке! Я сейчас приеду. Привезу бутылочку вина, думаю, нам хватит. Да нет, не хватит, тут нужен ящик. Твоя мама? Это сделала твоя собственная мама?

— Да, но сейчас я пытаюсь как-то уложить все это у себя в голове. Может, мы подождем с вином? Мне просто нужно… Мне просто нужно немного времени.

Она помолчала, потом сказала:

— Да, разумеется, но ты все равно звони, если я тебе понадоблюсь, о’кей? Я все брошу и сразу же приеду.