– С больной головой в битву не лезут.

– А на лечение времени нет! Батый пугает больше, чем кровь льет, и пугает жестоко, это он умеет. Почему пугает? Не потому ли, что на иное уж и сил-то не хватает? А вы, князья Владимирские, передышку ему даете. Грызть его надо сейчас, со всех сторон грызть!

– На радость крестоносцам, князь Даниил Романович? Этого они только и ждут. На две стороны мечом не намашешься.

– Европы испугался? Там такие же, как мы. Тому же Богу поклоняются и кумыс не пьют. Всегда договориться можно.

– Договориться? – усмехнулся Невский. – Сорок лет назад Константинополь добро договорился с рыцарями: месяц город грабили, а разграбив, спалили. Где сейчас православная Византия, из которой наша святая вера пришла? Нет ее: на том пепелище – Латинская империя. То же и с Русью будет, если мы с тобой их клятвам поверим и спинами к ним оборотимся.

– Это смотря как договориться, князь Невский. Католики унию предлагают…

– Тех же щей, да пожиже влей!..

Нет, не сумел Невский поджать ногу, шагая рядом с хромым. Тем более что Галицкий шагал размашисто и гнала его не только личная обида, но и личный расчет: отбросить татар от своих земель мечами воинов Северо-Восточной Руси. Князь Александр понял это сразу и сразу же ощетинился, уже с трудом сдерживая гнев.

– Сам Папа Римский присягнуть готов, что ни один воин на нашу землю не вступит, если мы унию подпишем. Русь спасем, Невский, отчину нашу!

– Как раз-то Русь и потеряем, князь Галицкий. Русь – это народ, а не просто земля оттич и дедич. Сам народ! Его вера, обычаи, законы, его песни и пляски.

– Так что же, по-твоему, лучше отатарить ее, лишь бы власть свою не утерять?

– Власть мне вручил народ, когда Невским нарек. И я ему служу, ему, народу русскому, а не собственным расчетам. – Александр посмотрел на красного от сдерживаемого гнева Галицкого, улыбнулся неожиданно. – Полно, Даниил Романович, орать-то друг на друга. Поднимем кубки да остудимся малость. Так-то оно лучше будет. Почти что родственники, считай.

Они долго и неспешно прихлебывали из кубков, стараясь не глядеть друг на друга, но постепенно приходя в себя. «Родственники, – хмуро размышлял Галицкий. – Что ж, тогда разговор еще продолжим, князь Невский. По-родственному, через любимого братца…» И сказал с горечью:

– На Руси князья всегда первыми себе крамолу куют. Судьбина у нас такая, что ли…

– Нрав у нас и до сей поры варяжский, а не судьбина, князь Даниил Романович, – вздохнул Невский. – Пращур наш Рюрик и с того света нам покоя не дает. «Это мое и это – мое тож». Разве не так, брат Рюрикович?

Через три дня Галицкий отъехал все с тем же раздражением против самого себя, от которого так и не удалось избавиться. Невский не пожалел и не посочувствовал, и это тоже стало обидой.

Конечно, татары, только татары были повинны в том, что ему, самому князю Даниилу Романовичу Галицкому, пришлось выдать тайные планы князя Михаила Черниговского, и тут личной вины его нет и быть не может. Эта спасительная мысль наконец-таки утвердилась в нем, потеснив растревоженную совесть, и князь Даниил обрел и прежнюю страсть к бурной деятельности, и прежний покой. Враг, заставивший его внутренне терзаться столько времени, был найден, пощады ему быть не могло, но следовало поступать крайне осторожно, чтобы татары, чего доброго, не подсказали Михаилу Черниговскому, кому тот обязан немилостью самого Бату. Но он все же назначил своего хранителя печати митрополитом вместо Петра Аскерова, как того требовала Золотая Орда.