И знаменитый князь изо всех сил сам заволакивал ясный разум пеленой обид, ничтожных по сравнению с его высоким положением и с предстоящими высокими делами. Бату верно просчитал влияние непомерного княжеского самолюбия на все последующие поступки князя Даниила.

Галицкий вполне достойно держался на пиру, терпеливо выслушивая восторги безмерно счастливого князя Андрея, благодушно улыбался, изо всех сил скрывая растущее раздражение. Ему не терпелось поскорее уединиться с Невским, излить душу и потолковать о возможных совместных действиях против безбожных татар. Но эта беседа состоялась только поздним вечером, когда наконец-таки угомонился не в меру возбужденный жених.

Князь Александр предполагал, о чем зайдет беседа наедине. За сутки до приезда Даниила Галицкого примчался личный гонец Чогдара, передавший странную фразу Бату, которую после некоторого размышления Невскому удалось разгадать. Ему советовали очень мягко, дипломатично отказаться от авантюрных предложений обиженного князя Галицкого, сохранив свободу действий для себя. В этом его интересы полностью совпадали с интересами Золотой Орды, поскольку Александр Невский уже здраво осознавал, что борется не за личную власть, не ради уязвленного самолюбия, а только во имя сохранения Руси как внутренне самостоятельного, уже сложившегося народа со своими традициями, языком и религией. Не державы и даже не государства, а – народа, во имя которого можно и должно идти на все мыслимые жертвы.

– Сердце от обиды заходится, – вздохнул Галицкий, как бы настраивая на вполне определенный лад предстоящую беседу.

Подобное начало хозяину не понравилось, потому что звучало как-то не по-воински и не по-княжески. Он сам никогда не жаловался и не терпел подобных откровений.

– Кострами очищали? – резче, чем намеревался, спросил он. – Заставляли кумыс пить? Галич отобрали? Нет? Стало быть, и обиды твои пустые, князь Даниил Романович. Тебе честь оказали как воину, и не след черноту в душе своей копить.

– Злее зла честь татарская, – криво усмехнулся Галицкий. – Нехристи гордость русскую попирают, а вы, князья Владимирские, потакаете им в попирании сем.

Не так складывалась беседа, совсем не так, как было нужно князю Даниилу. Он нахмурился, отхлебнул из кубка и только было решил начать разговор по-иному, как разговор этот перехватил Александр.

– Есть у нас поговорка: «В Ростовской земле князей – в каждом селе». Слыхал такую? Растаскали мы землю собственную по уделам и множим число их. Под рукой моего прадеда Юрия Долгорукого пятнадцать уделов было, а под рукою отца – к полусотне подходит, и все на прежней земле, в Великом княжестве Владимирском. Какая уж тут гордость, когда в каждом селе – один конь, да и тот хром на обе ноги. Вот о чем голова болит, князь Даниил Романович: как земли заново в единую горсть собрать.

– Другая у нас поговорка, князь Александр, – вздохнул Галицкий. – «Лучше убитым лежать, чем полоненным бежать». Разве ж позволят тебе поганые прежнюю силу княжества восстановить? С бедного легче три шкуры содрать, нежели у богатого одну шубу отнять, разве не знаешь об этом? И они знают. Вот о чем головы наши болеть должны, князь Александр Ярославич.