– Я маркиз Жан-Франсуа крови Честейн, – сладкой колыбельной прозвучал голос вампира, – летописец ее милости Марго Честейн, первой и последней своего имени, бессмертной императрицы волков и людей.

Убийца молчал.

– Ты Габриэль де Леон, Последний Угодник-среброносец.

Убийца, названный Габриэлем, не произнес ни звука. В тишине глаза твари горели, словно свечи; воздух будто бы сгустился, как черная патока. На мгновение Габриэлю показалось, что он стоит у обрыва, и спасти может лишь прикосновение холодных рубиновых губ к его глотке. При одной мысли об этом кожу стало покалывать, а кровь непроизвольно забурлила. Так мотылек стремится к пламени, желая сгореть.

– Мне можно войти? – повторило чудовище.

– Ты и так вошел, холоднокровка, – ответил Габриэль.

Тварь взглянула ему под ремень брюк и понимающе улыбнулась.

– Спрашиваю из вежливости, шевалье.

Она щелкнула пальцами, и окованная железом дверь распахнулась. В камеру скользнула хорошенькая рабыня в длинном, сильно приталенном платье из бархатного дамаста с корсажем. Ее шею прикрывал черный кружевной воротник. На глаза падали похожие на цепочки из вороненой меди рыжие косички. Лет рабыне было за тридцать, как и самому Габриэлю; будь вампир обычным мальчишкой, а она – обычной женщиной, то сгодилась бы чудовищу в матери. Однако женщина с легкостью внесла и, не поднимая глаз, поставила рядом с холоднокровкой тяжелое, весившее как она сама, кожаное кресло.

Чудовище не сводило с Габриэля глаз. Как и он – с него.

Женщина внесла второе кресло и дубовый столик. Поставив кресло возле Габриэля, а столик между угодником и чудовищем, сцепила руки, словно настоятельница монастыря в молитве.

Вот теперь Габриэль разглядел шрамы у нее на горле: под кружевным воротничком скрывались легко узнаваемые следы укусов. От презрения по коже побежали мурашки. Тяжелое кресло рабыня внесла как пушинку, зато сейчас, в присутствии холоднокровки, стояла чуть дыша, а ее бледная грудь в разрезе платья вздымалась и опадала, как у девицы в первую брачную ночь.

– Merci [3], – сказал Жан-Франсуа из клана Честейн.

– К вашим услугам, – пробормотала женщина.

– Оставь нас, милая.

Рабыня встретилась с чудовищем взглядом. Ее рука метнулась вверх, к молочно-белому изгибу шеи и…

– Скоро, – пообещал холоднокровка.

Женщина приоткрыла рот. Габриэль заметил, как участился ее пульс.

– Как скажете, хозяин, – прошептала она.

Даже не взглянув на Габриэля, рабыня сделала книксен и выскользнула из комнаты, оставив убийцу наедине с чудовищем.

– Присядем? – предложило оно.

– Предпочитаю умереть стоя, – ответил Габриэль.

– Я не убивать тебя пришел, шевалье.

– Тогда чего тебе, холоднокровка?

Зашелестела тьма. Чудовище неуловимо переместилось в кресло. Сев, оно смахнуло с вышитого бархатного кафтана воображаемую пылинку и опустило книгу на колени. Простейшая демонстрация силы – показ мощи, призванный предостеречь убийцу от проявлений отчаянной дерзости. Однако Габриэль де Леон убивал этих тварей с шестнадцати лет и прекрасно видел, когда перевес сил был не в его пользу.

Он остался без оружия, не спал три ночи, умирал с голоду в окружении врагов и потел от ломки. В голове эхом звучал голос Серорука, звенели обитые серебром каблуки о булыжник двора в Сан-Мишоне.