Очутившись на лестничной площадке, Надежда послушала, как повернулся ключ в замке, и подумала, не наведаться ли к соседке Марии Петровне и не попросить ли ее присмотреть за девушкой. Уж очень ей не нравилось выражение глаз Лены, какое-то оно было полубезумное. Соседка Мария Петровна – бодрая пенсионерка – была известна в их доме замечательным умением наблюдать и анализировать эти наблюдения с большой скоростью. Надежда хранила у нее запасной комплект ключей от своей квартиры – на случай собственной забывчивости.

Но с другой стороны, тогда Марии Петровне нужно будет объяснять, что к чему. А Надежда сама еще не все понимает в этой запутанной истории, так что вряд ли сумеет объяснить внятно. Нет, что-то ей подсказывало, что лучше не посвящать в это сомнительное дело посторонних.

С тяжелым сердцем она вернулась домой, по дороге забежав в магазины. С тяжелым сердцем занималась она неблагодарными домашними делами, которые никогда не кончатся, хоть вкалывай с утра до вечера.

– М-м-м… – Николай Уточкин, он же Маслов, он же Ложкин, замычал во сне и попытался натянуть на себя одеяло. Одеяло почему-то зашуршало и порвалось, а назойливый голос, врывавшийся в его сон, стал еще громче.

– Колян, вставай, тетеря сонная, все на свете проспишь!

Николай заворочался и открыл один глаз.

Изображение закружилось, медленно притормозило, и он увидел над собой лысого, как колено, мужика средних лет – коллегу и соседа по «лягушатнику» Вячеслава Захаровича Пробкина. Пробкин тряс Николая за плечо и озабоченно повторял:

– Да вставай же ты, проклятьем заклейменный! Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени?

Уточкин застонал. Пробуждение было ужасным. Голова раскалывалась, как пустой кокосовый орех, и гудела, как колокол на Пасху. Во рту был такой вкус, как будто там только что прошла походным маршем пехотная дивизия. Он еще раз попытался натянуть на себя одеяло, чтобы отгородиться от кошмарной действительности, но одеяло снова порвалось, и Николай осознал, что пытается укрыться кипой бракованной газетной бумаги.

– Захарыч, – простонал триединый страдалец, – пивка бы мне холодненького…

– Пивка! – передразнил его коллега. – Сейчас тебе Ракитин холодного пива поднесет! И пива, и кофе, и какавы с чаем! Он тебя уже второй час по всей редакции разыскивает!

– Ракитин? – с ужасом повторил Николай.

Он вспомнил вчерашнее столкновение с начальником, вспомнил его обещания, вспомнил, что должен был накануне закончить срочный материал на сто двадцать строк, и масштабы трагедии вырисовались перед ним во всем своем ужасающем величии, отдаленно напоминая Большой Кавказский хребет.

– Ракитин! – еще раз повторил журналист и героическим усилием заставил себя подняться на ноги.

Полутемная комната наборной, в которой его накануне сморил непобедимый сон, поплыла перед глазами. Николай схватился за ближайший стол и снова мучительно застонал.

– Ты хоть умойся, герой, – сочувственно проговорил Захарыч, оглядев коллегу, и покачал лысой головой.

Николай с трудом добрался до туалета и подставил голову под струю холодной воды. Жить стало немножко легче, в голове прояснилось, и оттого ужас положения стал еще отчетливее.