В дверь позвонили. Аристарх Павлович бросился открывать — пришла Валентина Ильинишна.

— Есть не хотите — живо в постель! — приказал он детям.

— Мы подумаем, — сообщил Колька. — Может, и помилуем.

— К утру чтоб проект указа был готов! — Он закрыл за ребятами дверь. — Ну, как там у них? Где Олег-то?

— Олег остался с ними, — сказала Валентина Ильинишна. — Говорит, раненого буду выхаживать.

— Занятие себе ищет… Пусть, как раз для него, — он помог раздеться жене, усадил поближе к огню. — Сейчас чай поставлю…

— Не уходи, — попросила она. — Знаешь, шла по лесу… Темно, тихо, дорога знакомая, деревья. Все как было раньше… Но ото всюду веет страхом, полное ощущение войны. Могут выстрелить из-за дерева…

— Не бойся. — Аристарх Павлович обнял ее. — Это ты на офицеров посмотрела, на раненого…

— Катя приехала?

— Катя в Москве осталась. Аннушка детей привезла.

— Не нашли Алексея?

— Звонка нет, значит, не нашли. Теперь с Кириллом беда, Валя…

— Что?!

— Да жив он, — опередил вопрос Аристарх Павлович. — Но мертвому Алеше лучше, чем ему…

— Все ясно, — вдруг расслабла она. — Не хотела тебе рассказывать… Шестого числа прихожу на работу, женщины говорят — Кирилла вашего по телевизору видели. Стоит у танка, воду пьет, Белый дом горит. Я их еще давай уверять, что ошиблись… А где Аннушка?

— Заболела опять, как в прошлый раз, — проронил Аристарх Павлович. — Поди сегодня к ней, побудь рядом…

— Надо за детьми посмотреть, — вздохнула Валентина Ильинишна. — Без матери они там на головах ходят…

— Они сейчас указ сочиняют, — сообщил Аристарх Павлович. — О помиловании дядьки… Валя, ты их теперь по имени-отчеству называй, теперь они царевичи. Пусть привыкают.

— Такую игру придумал?

— Как сказать… Пока игру.

Валентина Ильинишна подняла голову, посмотрела с затаенным восторгом, но вдруг прислонилась лбом к его молодой, начавшей курчавиться бороде.

— У нас с тобой скоро… наследник будет, — призналась она. — Потому я сейчас всего и боюсь… Даже вот темных окон боюсь.

Кирилл с Екатериной маялись в вестибюле морга, заставленном пустыми гробами, — ни присесть, ни облокотиться, а ноги уже гудели от московских улиц. Им велели чего-то ждать и словно забыли о них. Раза четыре подъезжала «скорая», привозили покойников.

Кирилл отворачивался, когда их вносили, но видел оббитые красной тряпкой гробы. Находиться здесь можно было лишь с закрытыми глазами…

Он каждое мгновение ожидал приступа — все тут было насыщено знаками смерти, однако память словно затвердела, спеклась на огнях свечей у Белого дома, и вместо мучительного кошмара сознание постепенно наливалось незнакомой и какой-то неуместной яростью. Он будто протрезвел и сейчас похмельный, с головной болью не мог вспомнить, что было вчера, на бесшабашном пиру, но твердо знал одно — сотворил великий грех, и все то горе, что горит свечами вокруг, лежит на его совести. И не было того навязчивого желания забыть все, откреститься, спрятаться где-нибудь и переждать этот вселенский потоп скорби. Он словно долго убегал от наказания, блудил по каким-то закоулкам, таился, хитрил с преследователями, пока сам не очутился на лобном месте, перед палачом. И бежать уже было некуда, и уворачиваться не имело смысла, как равно и оправдываться. Все равно не носить головы…