Архипов помедлил с ответом.

— Она умерла. Уже давно.

— Простите.

— Она погибла.

Я печально кивнул и взял другую фотокарточку.

— А это?

— Это? Я рассказывал вам о нем. Это мой учитель. Судебный следователь Скопин.

— Да, о нем вы рассказывали.

На фотографии в полный рост был изображен мужчина средних лет с небрежной прической и усталым взглядом. Я поставил ее обратно.

— Доктор Зиновьев говорит, что вы поправитесь. Пуля не задела важных органов. Но вы потеряли много крови, Захар Борисович.

— Доктору Зиновьеву необходимо зашить рот, чтобы он не передавал прессе важную служебную информацию, — сердито ответил сыщик.

— Он передает информацию только мне.

— И вы печатаете ее в газетах.

— Кстати, — сказал я. — Вообще-то у нас так не принято, но я принес вам рукопись моего материала про всю эту историю.

— Зачем? — спросил подозрительно Архипов.

— Именно для того, чтобы важная служебная информация не попала в прессу. Я не хочу, чтобы у вас из-за меня были неприятности.

— Неприятности? — воскликнул Архипов. — Какие еще неприятности могут быть у меня из-за вас? Какие еще?

Я достал большую тетрадь и передал ее сыщику.

— Учтите, что ничего вычеркивать я не буду, но ваше мнение выслушаю и могу переделать те места, которые могут вам навредить.

Архипов взял тетрадь, раскрыл ее и погрузился в чтение. А я продолжал рассматривать его жилище. Конечно, слово «нищета» при его описании было бы слишком сильным, но мне было совершенно ясно, почему Архипов большую часть времени проводил на работе. Наверное, не очень приятно возвращаться по вечерам в такое жилище — одинокое, неуютное и пустое. А еще здесь было очень холодно — похоже, домовладелец экономил на дровах.

Потом я стал смотреть на самого Захара Борисовича. Я привык видеть его в строгом костюме, облаченным в невидимые доспехи служителя закона, строгим и насмешливым. А теперь передо мной лежал, укрывшись коричневым клетчатым пледом, небольшой человек в синей пижамной куртке. Лицо его после операции осунулось и посерело. Небольшие светлые усы отросли вместе со щетиной на скулах, а волосы, как правило тщательно зачесанные на пробор, растрепались. Архипов, словно почувствовав мой взгляд, оторвался от тетради и поднял голову.

— Что? — спросил он. — Не ожидали увидеть меня в таком положении? Жалок?

— Почему? — спросил я. — Вы у себя дома. Вы оправляетесь от раны. Вы — человек, Захар Борисович. Что тут такого?

Архипов снова уткнулся в мою тетрадь.

— Перестаньте меня разглядывать, — вдруг буркнул он, не отрываясь от чтения.

— Хорошо. Может, я пойду пока, поставлю чай?

— Да. Давайте. Там на кухне есть спиртовка. Чай — в жестяной банке с соловьем. Стаканы, думаю, вы сумеете найти. Вы ведь журналист-расследователь, как-никак!

Я прошел в кухню. Здесь из стены над мойкой торчала труба, оканчивающаяся медным краном. Был и стол, застеленный выцветшей клеенкой. На полках сиротливо скособочились тарелки. Но, судя по всему, если здесь и готовили еду, то очень давно.

Зажегши спиртовку, я сполоснул небольшой закопченный чайник, налил в него воды и поставил на огонь. Потом отыскал стаканы, протер их висевшим у холодной плиты полотенцем с дыркой. Рядом стояла и жестяная банка с розой на крышке. Я подумал, что эта банка — довольно странная вещь в квартире такого человека, как Архипов. Вероятно, она осталась с тех времен, когда сыщик был женат. Но что же случилось с его супругой? Вряд ли он когда-нибудь расскажет, но можно поискать в подшивках старых криминальных хроник.