— Подумай об этом, только подумай об этом, — говорил он Ноултону с благоговейным придыханием. — Он вытащил удачный номер из своей шляпы — это первое. Потом он поставил на него все — и выиграл.

Теперь мы просто не можем проиграть. Мы будем наступать из центра и во все стороны.

— Спасибо, старик. Надеюсь, так и будет.

Прошло три недели. Время тянулось медленно, все ждали начала слушания дела. Догерти особенно оживился в те два дня, когда искал Шермана, впрочем безуспешно. Они ничего о нем не слышали, за исключением тех случаев, когда застали его у Лили дома и когда он встречал Лилю на улице.

— Он наверняка крутится где-то поблизости, — сказал Догерти Дюмэну, когда они однажды утром встретились в вестибюле. — Правда, я знаю, что он в городе, потому что он все еще занимает квартиру на Тридцать четвертой улице. Но я не могу войти внутрь и должен ждать, когда он сам высунет нос оттуда.

Маленький француз пожал плечами и бросил взгляд через вестибюль на столик, сидя за которым Лиля разговаривала с каким-то только что подошедшим человеком — возможно, клиентом.

— Ба! Оставь в покой этот Шерман. Раз он больше не беспокоит мисс Уильямс, нам нишего другой и не нужно. Он ништожный, грязный…

Тут его окликнули:

— Мистер Дюмэн!

Голос принадлежал Лиле. Они повернулись. Она, вся бледная, стояла рядом со своим столиком, держа в руке листок бумаги с каким-то напечатанным текстом. Дюмэн поспешил к ней, кинул взгляд на бумагу, которую она ему дала, и позвал Догерти.

Бывший боксер пересек вестибюль:

— В чем дело?

— Смотри! — Дюмэн показал ему бумагу. — То самое, что ты называешь «повестка», — для мадемуазель Уильямс! Мой бог! Это конец!

— Заткнись! — прорычал Догерти, беря в руки повестку. — Ты что, хочешь чтобы об этом узнал весь отель? Ты все принимаешь слишком близко к сердцу.

— Но что мне теперь делать? — неуверенно промолвила Лиля.

— Не падай духом. Не давай им нокаутировать тебя таким пустяком. Они вызывают тебя как свидетеля, не так ли? А это пустяковое дело. Так к нему и относись.

Лиля посмотрела на Догерти, удивляясь его неуместной веселости, когда все их планы должны были вот-вот рухнуть.

Догерти с улыбкой прочитал повестку.

— Удивительно одно, — пробормотал он, — что они не прислали ее раньше. Я все время этого ждал. Шерман знает все о том, как ты была дома у Ноултона, — он рассказал мне и Дюмэну, — и, больше того, он рассказал о тебе следователю. Я только одного не могу понять: почему они тянули так долго?

— Но что мне теперь делать? — повторила Лиля.

— Ты можешь сделать только одно — пойти и дать показания.

— Но мистер Догерти! Разве вы не понимаете? Они будут спрашивать меня о том вечере и… о деньгах. И его осудят.

Догерти изобразил сильнейшее удивление.

— Ну и что с того? Пусть они спрашивают тебя хоть до Страшного суда — что они узнают? Только то, что ты прямо из отеля пошла домой и провела там вечер за чтением «Пути паломника»[7]. У них есть только показания Шермана, и я не я буду, если присяжные поверят ему больше, чем тебе.

Лиля все еще не понимала и принялась возражать:

— Но я не проводила вечер у себя дома.