Над головой прогудело что-то совсем несуразное. И ка-ак жахнет квартетом, аж земля под ногами подпрыгнула.

– Ни фига себе! – я радовался как ребёнок. – Вот это да!

Перед нами встали дыбом четыре огромных куста земли. Пылевая пурга заметалась меж немецкими машинами. Спустя минуту – ещё четыре разрыва.

– Блин, чувствую себя, как у Христа за пазухой!

Справа в трубку кричал корректировщик, кроя неведомых командоров трехэтажными витиеватыми, но без матов, выражениями. Всё как и положено на флоте.

– Не спеши так радоваться, – ответил начштаба, – все танки целы.

– Это даже хорошо, нам больше достанется. Главное, пехота заменжует, заляжет, отстанет. Без пехотного прикрытия танк уязвим.

Я не мог с КП разглядеть сквозь муть стёкол этих очков поля боя. Знал по докладам, что там стоят сожжённые во вчерашнем бою танки и бронемашины, к сожалению, и наши тоже. Полк мой с приданными нам подразделениями оседлал спарку дороги и железнодорожной ветки, стояли крепко, в три эшелона, позади готовилась ещё одна линия обороны, но фланги наши были совершенно открыты. Обойти немцу нас будет неудобно – прокапываясь через балки и овраги, но вполне возможно. Именно для парирования этой угрозы была выделена в резерв кампфгруппа Мельника. В составе батареи «Единорогов» оставшиеся шесть исправных «куцых» и роты мотопехоты на «Кирасирах». Слёзы. Парировать они смогут до батальона немцев. А больше? Их сомнут. Ладно, будем посмотреть.

К мощнейшим залпам железнодорожных морячков присоединились и наши орудия, выделенные для огня с закрытых позиций. Конечно, их огонь был малоэффективен против бронетехники – даже прямое попадание осколочного снаряда не гарантировало уничтожение танка, а попробуй, попади!

Но темп продвижения пехоты врага нам удалось снизить, поэтому до линии окопов нашего пехотного прикрытия танки с крестами добрались одни. И стали утюжить окопы. Вот дураки! Да, мало приятного, когда пехота швыряется в тебя гранатами и бутылками с огнесмесью, а бронебойный снаряд в борт? Ведь закапывая пехотинца в окопе, танк поворачивается своими нежными филейными частями к нашей неподавленной артиллерии. А её-то у нас – богато!

Кроме моих «Единорогов», под нашим командованием оказалась шестиорудийная ПТО-батарея «сорокапяток», два 76-мм зенитных орудия и одна трофейная 50-мм противотанковая пушка с двадцатью шестью снарядами.

– Полк, огонь! – скомандовал начштаба в трубку.

Я перехватил у него трубку:

– Внимание, говорит Медведь! Товарищи, помните, чему вас учили, и тогда все останетесь живы! Главное, чаще меняйте позиции, не дайте пристреляться по вам! А сейчас внимание: «белый шум»!

По этой команде врубается глушилка. Пропадает любая радиосвязь. Остаются только свои глаза и телефонный провод.

Я сам увидел росчерки десятков трассеров. Сразу несколько танков вспыхнули. Остальные сразу забыли про пехоту, резво развернулись на новую угрозу, поперли на пушки, стреляя и из пушек, и из пулемётов. Что, немец, привык, что после «лапотников» русские пушки молчат? А здесь вам не тут! Мы тоже кое-чему научились за этот год! Меня особенно радовало, что не напрасно я столько внимания уделял мерам маскировки в период обучения бойцов полка. Всё же есть от меня польза! Хоть так!