Сели с Громозекой, морячком и врачихой (вот почему моряк безматерно крыл – докторша всё время рядом была) в «Единорога» с простреленным стволом. Экипаж машины был отправлен в запас, за рычаги сел сам Громозека. Натянули на крышу корпуса ещё одну масксеть и перебазировались на триста метров вправо. Громозека ловко загнал «Единорога» в подготовленный капонир.

И только тут я понял, что накосячил – кто мне будет в стереотрубу смотреть?

Докторша предложила свои глаза (жаль, что только глаза) к моим услугам. Блин, что со мной? Что в ней такое вызывает во мне подобный резонанс? Год я уже тут, на баб не тянуло, не до них как-то было, а тут вдруг… Аж волосы на руках дыбом стоят. Шучу – сгорели они.

Доложился Мельник. Занял удобную позицию. Засаду огневую будет делать. Благословил.

– Воздух, – крикнул Громозека.

– Мимо идут, – сказала докторша. – Восемь штук.

– Морячок, слышь, это твоих пошли шатать.

– За… к-хе… заколебаются! – раздался смачный плевок за борт.

– Ну, ты всё одно братков предупреди.

– Будь спок, командир, всё будет в полном штиле.

– Ну-ну.

Запад загремел, загрохотал. Воздух наполнился свистом, рёвом.

– Началось! – закричала докторша, кинувшись на меня, вжимая в угол между казёнником орудия и сиденьем командира самохода.

Земля вздрогнула, пошла вибрацией, загрохотали разрывы вокруг.

Но… Её лицо оказалось рядом. Я глубоко вдохнул, надеясь уловить её запах, но в носу была лишь вонь сгоревшего человеческого мяса. Её ушко и прядь каштановых волос были прямо передо мной. Я поцеловал её пониже ушка. Она вдавила мне кулачок в живот. Я ещё поцеловал. Ещё кулачок. Её карие глаза, пылая огнём, впились в мой левый глаз. Она оглушительно зашептала:

– Товарищ майор, как вам не стыдно! Сейчас же прекратите! Как вы можете думать об этом сейчас?! На вас ответственность за тысячи жизней, судьба Воронежа! Не отвлекайтесь!

– Я не могу. Ты свела меня с ума!

– Я сейчас же застрелюсь!

– Ты чё?

– Если вы не возьмёте себя в руки, я сама избавлю вас от помехи!

– Не надо, прошу! Я… я… чёрт возьми! Как не вовремя! Будь проклята эта война! Да слезь же с меня, строптивая вредная девчонка! Совсем затоптала бедного больного недобитого шизофреника!

Гогот двух мужичьих глоток был ответом. Докторша фыркнула, обиделась.

– Чё ржёте, мерины стоеросовые? Доклад!

– КП расхреначили в щепу! Долбят основательно. Мы пока целы, что на передке – не видно, – проорал Громозека, высунув голову из отсека управления к нам в рубку.

И тут же, как в ответ на его слова, рядом бухнуло, горстью гороха прохрустело по броне «Единорога». Каким-то неосознанным действием я схватил женщину, сжал, запихал куда-то под себя, закрывая от угрозы. Громыхнуло ещё три раза, ещё три раза било картечью осколков по броне, но – хвала уральским сталеварам! – броня выдержала.

– Отпусти, медведище, совсем сломал! – простонала докторша.

– Извини, – я тут же ослабил хватку, стал её ощупывать (ох, и фигурочка!). – Цела?

Ответом была пощёчина по сгоревшей морде. Я взревел от боли, она взвизгнула, стала суетиться, дуть на бинты, махать ладошками, даже поцеловала стрептоцидные бинты на моей щеке.