Оборванные, голодные, отчаявшиеся мужчины и женщины осмеливаются подойти ближе, рыская глазами по золотым каретам, блестящим доспехам стражников. Наверное, подсчитывают, сколько можно купить за одну такую вещь.

А потом они замечают меня. Мои волосы, лицо. Слишком поздно я понимаю, что не натянула капюшон обратно.

– Царская фаворитка.

– Это позолоченная женщина.

– Она золотой питомец Мидаса!

Они незаметно подкрадываются ближе, не обращая внимания на предостережения стражников. Я чувствую вину и тревогу. Глупо. Как же глупо я поступила. В воздухе висит напряжение, словно еще секунда – и люди сорвутся, решив рискнуть и напасть на вооруженных солдат, чтобы заполучить немного золота Мидаса.

Дигби кладет ладонь мне на руку и подталкивает к действию:

– Идите.

Я быстро исполняю приказ Дигби и тороплюсь к карете, слыша, что голоса людей становятся громче, а шаги ближе.

А потом, не успеваю я добраться до подножки кареты, один человек бросается вперед и налетает на меня. Я кричу, слыша, как он рычит, кричит, что возьмет часть моих золотых волос. Его руки скрючены, как когти ястреба, готового схватить добычу.

Дигби вмиг оказывается рядом, между мной и обезумевшим мужчиной. Мой стражник метко бьет плечом в живот, и мужчина растягивается на земле, плюхнувшись в наполовину замерзшую лужу.

– Назад! – рычит Дигби, наставив меч на толпу в качестве предупреждения. Крадущийся народ замирает, но не отступает, не уходит.

Как только я спешно залезаю в карету, Дигби захлопывает за мной дверь, и мы бросаемся вперед. Стражники выкрикивают приказы и угрозы.

От раздающихся неподалеку звуков борьбы я подскакиваю. Люди бросают в мою сторону оскорбления, плюют в кареты, проклинают царя.

Мне так страшно выглянуть в окно, что я сижу на подушке с прямой как прут спиной и ругаю себя за глупость.

Не стоило светить богатством в бедных районах города. Но, увидев этих детей… я все равно что взглянула в зеркало и увидела там свое прошлое. Я не могла мыслить ясно.

Когда крики становятся громче, лошади начинают идти быстрее, насколько это возможно на загроможденной и грязной дороге. Я снова и снова молюсь, чтобы никто не напал, молюсь, чтобы звездные богини сдержали их порыв.

Не потому, что боюсь за свою судьбу, и уж точно не потому, что они могут украсть. А потому, что не хочу, чтобы стражникам пришлось убивать. Эти люди и так достаточно настрадались.

Бедность, подобная этой, – рана. Рана, которой царь Мидас позволил загноиться. Люди не виноваты; это отчаяние, это взвешенное решение нападать или нет ради возможности получить еду, одеяло, лекарство. Это способ выжить. И мы все, все до одного, на их месте поступили бы так же, мы бы боролись с этим докучливым «что, если».

Но, к счастью, никто не нападает. К счастью, стражники вложили мечи в ножны. Но я не чувствую успокоения. Только вину. Вину, что помотала морковкой перед заморенными голодом людьми, а потом так бездушно ее перехватила.

Наверное, золотой замок на вершине горы им как кость в горле. Мелькающее на горизонте извечное напоминание, до которого они не могут добраться.