Теперь девушка сама вела меня – касаясь рукой облупленной стенки, выкрашенной в извечный зеленый колер, поднялась на второй этаж, нащупала замок и открыла дверь, с третьего раза попав ключом в скважину.

– Заходи… – обронила хозяйка, переступая порог. – Это бабушкина квартира, она умерла в прошлом году, и теперь я здесь одна. Да мне так и легче – трудно жить, когда тебя жалеют. Обычно я гуляю, долго брожу или сижу на лавочке. Летом, так вообще… А сюда возвращаюсь вечером – люблю спать! Когда я сплю, то вижу сны. Вижу! Как все!

Я зашел и прикрыл расхлябанную дверь. Принял пальто у девушки, стащил куртку. Сорванная вешалка валялась на полу, под ногами похрустывала отпавшая штукатурка. Видать, тоже послед недавнего «психа». Поставив на ножки перевернутый стул, я сложил вещи на его высокую спинку.

В квартире было не убрано, но свежо – в раскрытую форточку задувал ветерок и доносились вопли детворы из садика напротив. Простенок между парой окон украшала старенькая вышивка, большая, как картина. Она изображала Ассоль, протягивающую руки навстречу кораблю под алыми парусами. Правда, вышивальщица изобразила не галиот, а фрегат, но это уже придирки.

На подоконнике в большой хрустальной вазе грустно сохли забытые цветы, а строго посередине комнаты, под розовым абажуром с бахромой, крепко стоял дубовый стол на толстых точеных ножках. Скатерть почти сползла со столешницы на истертый паркет, ее удерживал лишь ворох бумаг, да немытая тарелка. Я поднял с пола оброненный паспорт.

Ага… Выдан Наталье Фраинд. Прописана… Родилась… Так… Ей двадцать три. Бедолага…

– Чего ты хочешь? – устало спросила девушка, оставшись в длинной мятой юбке и пуловерчике, выгодно обтягивавшем фигуру. Сложив руки под грудью, Наталья стояла в дверях на кухню, изогнув бедро и привалившись боком и головой к косяку. Она привставала на цыпочки, чтобы меньше касаться холодного пола. Тапки лежали рядом, но девушка их не видела.

– Хочу вылечить твои глазки, – ровным голосом сказал я. – Ну-ка… – присев и взявшись за тонкую щиколотку, я приподнял девичью ножку. Фраинд вздрогнула, но подчинилась, а я, в позе принца, примерил ей мягкие тапочки с меховой опушкой, ворча по-стариковски: – Всю квартиру выстудила…

– Ты… врач? – спросила Наталья с недоверием.

– Знахарь, – буркнул я. Иногда меня покусывала совесть – дескать, ты же можешь исцелять, так давай, иди в народ! Вот только излечить всех страждущих – это непосильная задача даже для целой бригады целителей, хоть бы они все не уступали Христу.

Калек, прикованных к постели, изувеченных недугом, – превеликое множество. Легко утонуть и потеряться в этой бездне мучений и горя! Да и не хочу я лечить! Не виноват я, что мне по наследству достался редчайший дар. Другие у меня цели, и желания другие.

Вот только пройти мимо чужого несчастья не всегда удается, а Наташу мне просто жалко. Самого приводит в содрогание жуткая перспектива ослепнуть! Но одно условие надо соблюсти – пусть я останусь для «Натальи Львовны Фраинд» неизвестной величиной…

– Давай садись в кресло, – распорядился я тоном властного превосходства, и девушка, вздохнув, подчинилась. – Руки на подлокотники, голову на спинку. Расслабься…