Когда экипаж выехал на проселочную дорогу, трясти стало меньше. Справа и слева потянулись высокие дубы, сосны и темные мрачные ели. Их мохнатые ветки время от времени шуршали по парусиновому верху экипажа так, что мне казалось, будто это неведомые чудовища скребутся, пытаются добраться до нас острыми кривыми когтями.

Мериме снял очки и принялся тщательно протирать их платочком.

Он посвятил этому занятию около двух минут, потом вновь водрузил их на нос и спросил:

– Завтра воскресенье, не так ли?

Я покосился на него.

– И что же?

– Вы ходите в церковь?

– Иногда, – ответил я.

– Надеюсь услышать завтра проповедь отца Василия. Было бы непростительной ошибкой не воспользоваться возможностью испытать дар его красноречия на себе.

– Совершенно с вами согласен.

– Вы его подозреваете?

– Как и всех, кто хоть как-то связан с этим делом, – ответил я. – Думаю, вы не хуже меня понимаете, что оно почти безнадежно. Можно построить сколько угодно гипотез, но пока хотя бы одна из них не будет подкреплена доказательствами, нечего и думать о том, чтобы как-то продвинуться в расследовании. Да еще этот пожар некстати задержал сбор улик.

– Совсем ненадолго. Впрочем, если мы с вами едем допрашивать цыган, хотя ни один из нас не верит, будто это их рук дело, то стоит ли говорить о прогрессе? Дело зашло в тупик.

– Нужны свежие улики, – сказал я. – Хоть что-то новое, за что можно ухватиться.

– Какая-то зацепка, – сказал Мериме.

– Вот именно. Сейчас дело напоминает клубок, в котором я никак не могу отыскать конец.

– Отличное сравнение, – одобрил доктор.

Дорога заняла около двух часов. Оказалось, что цыгане расположились табором на равнине к востоку от Кленовой рощи. Там стояли шатры и крытые фургоны, снятые с колес, входы в которые были завешены тяжелыми коврами всевозможных расцветок и узоров. Посередине поселения имелось некое подобие навеса – дощатая крыша на четырех столбах.

Кое-где горели костры. Возле них сидели смуглолицые старики в козьих жилетах и цветных рубахах. Они не обращали внимания на моросящий дождь и сосредоточенно курили трубки с длинными чубуками. Густые клубы дыма поднимались вокруг их лиц, обрамленных бородами.

Полуголые дети носились между фургонами, шлепая босыми ногами по мелким лужам. Тут же скакали куры и лежали тощие грязные свиньи. Собаки со свалявшейся шерстью завидели нашу повозку и с хриплым лаем потрусили за ней.

Несколько голов повернулись в нашу сторону. Из-за ковров, закрывавших входы в фургоны, показались настороженные женские лица.

Мне трудно было представить себе, что эти люди пробирались по ночам в деревню, чтобы совершить убийство.

Кучер остановился возле небольшого костра, у которого сидели не только старики, но и несколько мужчин помоложе. На них были красные рубахи и черные шерстяные жилетки. У одного в ухе поблескивала серьга.

Мы вышли из экипажа. Собака загавкала, но хозяин тут же отозвал ее свистом. Несколько пар черных глаз уставились на нас с откровенной неприязнью. Должно быть, цыгане каким-то чутьем сразу признали сыскных.

Я обвел табор глазами. Он не походил на те, что я видел прежде. Во-первых, здесь не замечалось веселья. Оно не стихло при нашем приближении – его просто не было и прежде. Не слышался смех, зато откуда-то доносились резкие окрики и ругань. Во-вторых, в глазах цыган угадывалась сосредоточенность, если не сказать погруженность в себя. На миг я решил, что оторвал людей, сидевших вокруг костра, от медитации.