Оказывается, этот метод начали не так давно испытывать наши коллеги в Аргентине. В прошлом году с его помощью тамошним полицейским удалось изобличить какую-то женщину в убийстве двух своих детей.

– Во всяком случае, ученым виднее, бывают ли одинаковые отпечатки, – сказал Армилов. – Не тебе об этом рассуждать.

Громов не нашел, что ответить на это, и уныло понурился.

– Так будешь сознаваться? – строго спросил полицмейстер. – Дело твое швах, а начнешь упираться, станет еще хуже. Скидки от судьи не жди.

Пастух поднял голову. Лицо его выражало отчаяние.

– Ладно, чего уж! – проговорил он. – Вижу, что не отпереться. Тем более что меня взяли с этими цацками, – он тяжело вздохнул. – Черт! И зачем только я послушал Андрюху?!

Армилов вооружился пером.

– Давай, Громов, рассказывай, – заявил он. – Хватит запираться. Чистосердечное признание и раскаяние помогут тебе на суде.

Пастух усмехнулся. Видно было, что он не очень-то в это верил.

– Слушайте. – Громов вытер скованными руками пот со лба. – Да-да, валяйте, записывайте. Мне теперь все равно! – Пастух на секунду замолчал, словно собираясь с мыслями. – Когда мы нашли эту… горничную, на ней было надето это самое украшение. Как там вы его называете?

– Колье, – подсказал я.

– Вот-вот, оно самое. То, с которым меня и взяли. Увидели мы его, я и говорю: «Гляди, какие цацки». А Андрюха отвечает: «Неужели настоящие? Откуда они у нее?» – «Мало ли. Может, у хозяйки своей сперла». А Андрюха мне: «Может, она к парню своему шла. Вот и захотела покрасоваться». – Пастух вздохнул. – Словом, решили мы эти стекляшки прихватить. Я сначала не хотел, потому что неохота было связываться, а Андрюха и говорит: ты, мол, как хочешь, а я возьму. Только не думай, что я с тобой поделюсь, раз ты такой трус! Ну, я и согласился, потому как рассудил, что обидно будет, если они и в самом деле настоящими окажутся. Спрятали мы их в дупле старого дуба недалеко от того места, где наш шалаш. Вот так все было.

– Как ты убил Баркова? – спросил Армилов, дописав строчку.

Громов пожевал губами.

– Не поделили мы потом эти цацки, – проговорил он глухо. – Андрюха, когда все поулеглось, колье достал и один камешек ножом из него выковырял. Я его спрашиваю, зачем, мол, ломаешь, дурак? А он отвечает: я, говорит, слышал, что алмазы крепче всего – надо проверить, не стекляшки ли. Так ты что, говорю, расколоть его хочешь, что ли? Нет, отвечает, эдак нельзя. Брюлики твердые, но хрупкие, это я уже выяснил. Надо что-нибудь им поцарапать. Если не раскрошится, значит, не стекляшка. Вот взял он этот камешек, да и давай им царапать по какому-то булыжнику. Тот, значит, борозды оставляет, а сам невредимый. Тут мы обрадовались. Ясно стало, что колье настоящее. Решили это отметить. Выпили, значит. Не помню уже сколько, но много. И Андрюха тут говорит, вроде как бы в шутку сначала: я, мол, с тобой не поделюсь или дам сотни три только, потому что ты не хотел его брать. Если бы не я, не было бы у нас сейчас такого богатства. – Громов замолчал на пару секунд. – Несправедливо это, вот что! Рисковали-то мы одинаково. Так что сильно обиделся я на него. Поругались мы. Толкаться начали. Помню, Андрюха достал нож, ну а я – свой. И стали мы драться. Только я половчее оказался, так-то вот! – Пастух невесело усмехнулся. – Да что теперь за дело? Все одно – гнить. Ему в земле, а мне – на каторге.