Он мечет ей свой самый грозный взгляд и оскаливается. Она пятится, но не уходит. Эдвард снова сосредоточивается на руках. Но девчонка не сдаётся, она подходит к нему и тянет его за плечо.
— Это важно, — говорит она. — Послушай меня.
Что может быть важнее тренировок? Скоро вечер, а он не знает, сколько времени у него ещё осталось. Он столько дней не занимался…
— Я видела твою маму.
— Что?
Он валится на землю. Девчонка опускается на колени рядом с ним. У неё мокрые волосы, от неё пахнет ветром и улицей.
— Рыб! Эдвард! Честное слово, я видела твою маму. Во всяком случае, я думаю, что это была она.
Нет у него никакой мамы. Так что это невозможно.
— У неё были в точности такие же глаза, как у тебя, и…
— И что? — усмехается он. — Глаза, подумаешь, у кого их нет?
— Ни у кого нет таких глаз, как у тебя, Рыб, — говорит она. — Клянусь, ни у кого.
О чём это она? При чём тут глаза?
— Ну и что у меня, по-твоему, за глаза?
Она достаёт из кармана осколок зеркала и подносит его к лицу мальчика.
— Ты что, сам не видел? Вот, погляди. А когда ты в воде, они становятся золотыми.
На Эдварда в упор смотрит его собственный глаз.
И внезапно он вспоминает, что ему снилось прошлой ночью.
В пути
Колёса дребезжат и скрипят, а ехать ещё далеко. Ник и Ленни выпустили Лампёшку с тележкой за ограду, пока Марта, ни о чём не подозревая, возилась в погребе. Ник запер за ними ворота, а Ленни печально провожал их взглядом сквозь решётку до тех пор, пока они не исчезли в лесу.
— Трясёт, — жалуется Эдвард. — А одеяло воняет. Где ты только его взяла?
Лампёшка бережёт дыхание, чтобы тянуть тележку.
— Ай, да поосторожней ты! — восклицает мальчик. — Объезжай камни. Колесо совсем расшаталось, вот-вот отвалится.
Лампёшка останавливается.
— Помолчи, — говорит она. — А то ещё услышит кто-нибудь.
Ненадолго воцаряется тишина.
— А она красивая — мама? — едва слышно спрашивает Эдвард.
— На тебя похожа.
— Я не про то.
— Только ты — полукровка, а она полностью… э-э-э… русалка.
— И волосы у неё зелёные.
— Да.
— А ноги…
— Да.
— А она добрая?
— Не знаю, мы не разговаривали.
— Наверняка нет. Не добрая. — Эдвард смотрит в пустоту. — Добрых вообще не бывает.
— Я добрая. Вон в какую даль тебя тащу.
— Лучше отвези меня домой.
Он не уверен, что и вправду этого хочет. Она приснилась ему ночью, мама или кто она там. Он и сам не понимает, как это возможно, — ему никогда ещё не снилось ничего подобного.
Он видит её впервые, но уже хорошо её знает.
Её лицо — это его лицо, и у них одинаковые хвосты, и их волосы развеваются в воде.
Внезапно их разбирает смех, пузырьками вырывается изо рта. Поводов для смеха, оказывается, сколько угодно!
И вот она берёт его за руку и тянет за собой. Они устремляются вперёд, в глубину — глубже, чем он мог себе представить.
Вдалеке плывут огромные тени полосатых китов. Мимо стайками проносятся маленькие тени, вокруг всё колышется, сверкает и плещется, и она гладит его по щеке и со смехом обгоняет его, и он наконец-то чувствует себя дома.
Но присниться-то может всё что угодно.
— Забудь об этом, — говорит Эдвард. Ему холодно, его укачивает, дорога вниз вся в колдобинах. — Забудь, я больше не хочу, едем домой.