И то ли в рисунках этой девочки было нечто, наводящее на мысль о том, что и ей знакома ночная сторона жизни, то ли... Не знаю.

Когда раздался телефонный звонок и в трубке еле слышно, как будто звонили по крайней мере из созвездия альфы Центавра, прошелестело "здравствуйте", я почему-то разволновался. "Полина! - закричал я. - Полина, говорите в трубку, я вас почти не слышу". - "Я только хотела спросить, прошептали в трубке, - вы действительно хотите, чтобы я пришла к вам? Вы мне Верлена обещали". Я решительно не помнил ни о каком Верлене, но... "Действительно, действительно! Я буду вам очень рад! Записывайте адрес". "Я записываю", - донеслось из трубки - тихо-тихо, еле различимо.

Когда я открыл ей дверь, она стояла, склонив голову набок, и то ли радостно, то ли испуганно смотрела на меня. Одета она была все в ту же красную юбку и серую кофту.

- Как вы хотите, сперва кофе попьем, а потом, чуть попозже, пообедаем? Или сразу обед?

- Не знаю... Как в вашем доме принято...

- Да никак особенно не принято. Вы во сколько завтракали?

- Я утром пила молоко.

- Так вы голодная? Тогда быстренько накрывать на стол. Вон там, в серванте, - тарелки и чашки.

Вернувшись из кухни с банкой соленых огурцов, я увидел, что девочка листает томик Пушкина.

- Вы любите Пушкина? - спросил я.

- Нет, что вы! Его значение сильно преувеличено.

- Вот как? - улыбнулся я.

- Он ведь не создал ничего оригинального. Все это перепевы из европейской поэзии, - наставительным тоном пояснила девочка. - Ой, может быть, я вас обидела?

-Да нет... - Ее самоуверенность позабавила меня. - Вот колбасу режьте.

- Спасибо, я не ем мяса.

- Вы вегетарианка?

- Нет, просто не хочу привыкать к той пище, которая мне не по карману. Ведь потом будет хотеться. - Она застенчиво улыбнулась.

- Скажите, - осторожно спросил я, - а кто ваши родители?

- Мама учительница, а папы у нас нет. Я незаконнорожденная. - Она тревожно заглянула мне в глаза. - Это вас не смущает?

- Что вы! Что вы! Так вы с мамой живете?

- Нет, мама у меня в Горьком. Я здесь одна. Я окончила Училище памяти 1905 года.

- А где же вы живете?

- Когда у кого. Несколько дней жила у Аркадия Ефимовича, ну, который нас с вами на выставке познакомил. Только вы ничего не подумайте, у него жена есть. Теперь у одной знакомой живу. Она в Туркмению поехала на этюды. Через месяц вернется.

- Еще раз извините, что расспрашиваю, но...

- Ничего, ничего, пожалуйста, я привыкла.

- Гм, да я ничего особенного, я только хотел спросить, сколько же вам лет?

- Двадцать три.

- Двадцать три? Я думал, вам не больше семнадцати.

- Просто я хорошо сохранилась.

Почудилось ли мне, или и впрямь в глазах у нее сверкнул издевательский огонек? Нет, наверно, показалось, потому что она уже смотрела не на меня, а на мелкий рисунок тарелки.

- Ох, что же я! Кушайте. Огурчик положить?

- Спасибо, - прошептала она.

Ночью я увидел мать. Такой, какой она была в моем детстве. Она медленно распрямилась над тазом, стряхнула с рук мыльную пену и сказала: "Я же тебе запретила лазать на чердак". И я тотчас же оказался на чердаке и увидел, как зеленоватый луч ударил в окошко и превратился в рыжую девочку с огненным помидором в руке. "Не шуми", - строго сказала девочка и откусила помидор. На ней было короткое байковое платье, и из-под него вылезали розовые штанишки. "Не шуми", - повторила она. "Это Шурочка", - сказала мать, она уже почему-то тоже была на чердаке. "Какая же это Шурочка? - удивился я. - Она же умерла". В ответ мать молча протянула мне круглое зеркальце. "Это не Шурочка!" закричал я и ударил мать по руке. Зеркальце выскользнуло и, ударившись об пол, разлетелось сверкающими осколками.