Я тоже испытывал подъем. Я давно уже подбирался к Полю Валери, но не мог найти к нему ключ. А тут вдруг пошло. Я перевел "Сильфа", "Рождение Венеры", "Шаги", начал уже подумывать о Малларме... Никогда у меня не было такого благодарного слушателя. Когда я читал ей свои переводы, ресницы ее начинали подрагивать, глаза то изумленно округлялись, то превращались в щелочки, брови то лезли вверх, то сходились у переносицы. В ее способности к преображениям было что-то завораживающее. Она находила, что у меня оригинальный переводческий почерк, особенно эпитеты...
Но иногда она вдруг проявляла нахальство. Как сейчас помню такую сцену.
Букет из желтых и багровых осенних листьев пламенеет на синей скатерти. Полина пьет чай из белой чашки. Чай горячий, и ей приходится вытягивать губы трубочкой, чтобы не обжечься. От этого лицо ее кажется длинноносым, бледная кожа распарилась и порозовела, рыжие завитушки, выбившись из-под гладко затянутых волос, полыхают вокруг лба. И вся она напоминает пушистую пчелу, тянущую хоботком нектар из белого цветка.
- Как у вас хорошо, - говорит она и накладывает в блюдечко абрикосовое варенье. - Это вы сами варили?
- Что ты! Это покупное.
- И я ничего не умею. Разве что рисовать. - Она огорченно разводит руками.
- Ничего, выйдешь замуж, научишься.
- Замуж? Но ведь это же страшная гадость!
- Что - гадость?
- Ну это... Что между мужчиной и женщиной бывает. По-моему, самое отвратительное, что есть на свете, - это лицо мужчины в момент так называемой "страсти". - Она кривится.
- Ну, это тебе, деточка, неудачные мужчины попадались.
- Мне? Мужчина? - Полина взмахивает чайной ложкой, абрикосовое варенье падает ей на жакет. - Я девушка!
- Но откуда же ты тогда знаешь...
- Я не знаю, я совсем не знаю, но могу себе представить! - Все лицо ее вплоть до рыжих завитушек изображает омерзение. - Животные!
- Да за что же ты так ненавидишь мужчин?
- Я не мужчин, вовсе не мужчин, женщины еще гаже! Особенно беременные.
- Но почему?
- Да потому что все войны на свете из-за этих грязных баб, из-за того, что им нужно набивать нору все новыми и новыми тряпками. Они же все время беременеют!
Вторая капля варенья капает на жакет и медленно ползет вниз, оставляя за собой липкий коричневатый след. Эта медленно ползущая капля почему-то особенно раздражает меня, и я резко выкрикиваю:
- Ну знаешь, твое стремление к парадоксальности не знает никаких границ!
- А кто их определил, эти границы? Опять-таки женщины. Вот, например, крылатые муравьи после полового акта теряют свои крылья и больше никогда не летают.
- При чем здесь муравьи?! При чем здесь муравьи?! Мы говорим совсем о другом.
- Нет, мы говорим именно об этом! - Глаза Полины торжествующе сверкают. - Если твое предназначение - откладывать яйца, то крылья уже не нужны. Для того чтобы оставаться в границах, в рамках, в норме - в муравейнике! достаточно уметь ползать. А крылья - это совсем для другого.
- Да где же логика? - Я с ненавистью смотрю на коричневую каплю, переползающую с серого жакета на красную юбку. - То ты мужчин ненавидишь, то женщин. Дай тебе волю, так ты всех кастрируешь и стерилизуешь.