Все это произошло так быстро, гораздо быстрее, чем можно пересказать, и все же у меня было ощущение, что я пробыл там долго, очень долго. И еще одна странность - я никак не мог вспомнить, видел ли я там его? Вспоминалось только алое, розовое, белое...

Я сел на полу и обвел глазами комнату: она была неподвижна, предметы ее были четко очерчены, замкнуты в самих себе, непроницаемы друг для друга. Но я уже знал, что они могут быть иными - подвижными, изменчивыми, взаимоперетекаемыми.

Вернувшись, мать долго ругала меня. Слава богу, ей даже не пришло в голову, чем я тут без нее занимался. Она решила, что я просто играл со слониками. Наконец, утомившись от перечня всех моих вредоносных качеств: "не ребенок, а наказание", "другие дети как дети, а ты..." и так далее, мать с оханьем расставила по местам слоников, сокрушенных силой моей страсти, стерла с зеркала следы любви и отправилась на кухню готовить обед.

Ах, если бы было можно навсегда оставить этого ласкового малыша там, в нашей старой коммуналке у "Динамо"! Но он был здесь, всегда в потенциальной близости ко мне, и ждал. Он умел ждать!

В тот день в нашем издательстве только и было разговоров что о выставке на Малой Грузинской. Мнения разделились. Одни говорили, что это надругательство над искусством, другие высказывали робкое предположение, что раз такое позволили художникам, то, может, и нам разрешат издать сборничек французских поэтов-авангардистов. Заинтригованный, я отправился на выставку. За мной увязалась толстая редакторша из отдела прозы.

Только мы вошли в первый зал, как на нас обрушился мощный цветовой поток: белые церкви струились в антрацитово-черное небо, багровые гранаты исполинских размеров лопались от переполняющего их жара, женщины с лиловыми волосами, хохоча, парили над белыми домиками, розовые кошки с маленькими крылышками и когтистыми лапами раскачивались на ветвях синих деревьев. И этот поток захватил меня и понес. Дело портила только толстуха редакторша, которая оказалась абсолютно неспособной смотреть молча. Она беспрестанно дергала меня за рукав и громко шептала мне на ухо: "Нет, вы посмотрите. Вы только посмотрите, что делают! Ну женщины летающие, это я еще понимаю, но чтобы кошки! И кто это только позволил?"

Мы ходили почти уже полчаса, когда она вдруг толкнула меня в бок и не то чтобы выкрикнула, каким-то странным голосом тонко выпискнула:

- Боже, какая гадость! Вон, на той стене.

Я обернулся и замер. Со стены на меня смотрели странные существа: то ли человекообразные насекомые, то ли насекомообразные люди.

- Ну и пакость! - Толстуха брезгливо передернула плечами. - Может, уйдем?

- Может быть, - механически ответил я и направился к рисункам.

- Желаете приобрести? - Румяный мужчина с нежной розовой пролысиной в волосах неожиданно материализовался рядом со мной.

- Это ваши? - удивился я, силясь связать в уме его розовощекость и улыбчивость с тем мягкотелым ужасом, который копошился на рисунках.

- Нет, что вы! Я организатор, - обворожительно сверкнул зубами розовощекий. - Какой предпочитаете, "Психею" или "Цивилизацию"? Поддержите молодую художницу.