— Я хочу пить, — со стоном произнесла Джесси.

«Хорошо, тогда мы начнем именно с этого».

Она медленно поворачивала голову, пока не почувствовала солнечное тепло на левой половине шеи и влажные волосы не прилипли к ее щеке, тогда она снова открыла глаза. Оказалось, что она смотрит прямо на стакан с водой, и ее горло непроизвольно издало требовательный хрипящий звук.

«Давай начнем эту фазу наших боевых действий с того, что забудем о собаке, — сказала Руфь. — Собака делает только то, что должна делать, и тебе следует поступать так же».

— Я не знаю, смогу ли я забыть об этом, — ответила Джесси.

«Я думаю, что сможешь, малышка, я уверена в этом. Уж если ты скрыла то, что случилось в тот день, когда погасло солнце, то я уверена, что ты сможешь скрыть все, что угодно».

Джесси подумала, взвесив все «за» и «против», и поняла, что она сможет сделать это, стоит только захотеть. Тайна того дня никогда не была полностью погребена в глубинах ее подсознания, как это бывает в мыльных операх или мелодрамах, хотя, могила, вырытая для тайны, была, достаточно глубокой. Это была какая-то избирательная анестезия, но абсолютно добровольного характера. Если бы Джесси захотела вспомнить о событиях того дня, когда погасло солнце, то она, возможно, смогла бы сделать это.

Как по заказу, перед ее внутренним взором внезапно предстала картина потрясающей ясности: кусочек оконного стекла, зажатый щипцами. Рука в перчатке поворачивала его в дыме маленького костерка.

Джесси поджала ноги к подбородку и отогнала это видение прочь.

«Давай договоримся сразу, — подумала она. Джесси предполагала, что разговаривает с голосом Руфи, но не была в этом абсолютно уверена; она больше ни в чем не была уверена. — Я не хочу вспоминать, понятно? События того дня не имеют ничего общего с днем сегодняшним. Это абсолютно разные вещи, как день и ночь. Конечно, ассоциации понятны — два озера, два летних домика, два случая (тайное молчание бьет довольно больно) сексуальных проказ — но воспоминания о том, что случилось в 1963 году, не смогут помочь мне, а лишь сделают меня более несчастной. Так что давай отбросим эту тему, хорошо? Давай забудем о Черном озере».

— Что ты сказала, Руфь? — хрипло спросила Джесси, отыскивая на стене взглядом батик с изображением бабочки. Но она увидела там другой образ — маленькой девочки, какого-то милого сорванца, сладко пахнущего одеколоном после бритья и вглядывающегося в небо сквозь закопченное стекло — а потом, сомкнувшись над ней, видение отступило.

Джесси еще какое-то время смотрела на бабочку, желая убедиться, что эти старые воспоминания не возвратятся больше, а потом снова посмотрела на стакан с водой. Невероятно, но в нем все еще плавали тоненькие пластинки льда, хотя в сгущающейся темноте комната еще сохраняла тепло послеполуденного солнца.

Джесси скользнула взглядом по стакану, запечатлевая в памяти выступившие по краю прохладные пузырьки воздуха. Она не могла увидеть поднос — его заслоняла полка, — да ей и не нужно было этого, чтобы представить темный, расплывающийся круг от влаги, выступившей на стакане.