Я с удивлением уставилась на него, ощутив себя женщиной, только что понявшей, что она танцевала на краю пропасти. Я смотрела на лицо Брендона, скрывающееся за кругом света, отбрасываемого лампочкой над кроватью. Мысль о том, что полиция могла подумать, что я убила Джеральда, казалась мне дурной шуткой. Слава Богу, Руфь, я никогда не шутила с полицией на эту тему!

Брендон сказал:

— Понимаешь теперь, что намного умнее будет не говорить о возможном посетителе?

— Да, — ответила я. — Лучше не будить спящего зверя, не так ли?

Как только я произнесла эту фразу, передо мной сразу же предстала картина того, как пес, вцепившись зубами в руку Джеральда, тащил его по полу. Через несколько дней они нашли это бедное, проклятое существо — оно устроило себе логово около лодочной станции в полумиле от нашего дома. Там же они нашли огромный кусок Джеральда, так что собака, должно быть; еще раз возвращалась в дом после того, как я спугнула ее светом фар „мерседеса“. Они пристрелили пса. На нем был ошейник, который носят собаки, состоящие в клубах, по которому можно узнать, кому принадлежит собака, и задать ее хозяину чертей, но на ошейнике стояло только имя — Принц. Принц, представляешь? Когда пришел констебль Тигарден и сказал, что они убили собаку, я обрадовалась. Я не винила пса за то, что он сделал; — он был не в лучших условиях, чем я, Руфь, — но я была рада, и радуюсь этому до сих пор.

Однако я отошла от темы — я рассказала тебе о беседе, состоявшейся между мной и Брендоном после того, как я рассказала ему, что в доме мог быть незнакомец. Он согласился, что лучше не будить спящего зверя. Мне кажется, что я вполне могу жить с этим — огромным облегчением было уже то, что я рассказала об этом хоть одному человеку, — но я еще не была готова забыть об этом.

— Меня убедил телефон, — сказала я ему. — Когда я освободилась от наручников, то телефон был мертв, как Авраам Линкольн. Как только до меня дошло это, я поняла, что была права — здесь действительно был мужчина, и он перерезал телефонные провода. Именно это подтолкнуло меня к двери и к „мерседесу“. Ты не знаешь, что такое страх, Брендон, пока вдруг не поймешь, что остался в лесу один на один с враждебно настроенным гостем.

Он улыбался, но теперь уже так, как всегда улыбаются мужчины, когда думают о том, что женщинам нельзя верить и что вряд ли нужно позволять им действовать самостоятельно.

— Ты решила, что провод перерезан только потому, что телефон в спальне молчал. Ведь так?

Это было не совсем то, что случилось, и не совсем то, что я думала, но все же я кивнула — частично потому, что это казалось легче всего, но в основном потому, что бесполезно разговаривать с мужчиной, когда у него такое выражение лица, как бы говорящее: „Женщины… Невозможно жить с ними, но нельзя и без них!“ Пока ты полностью не изменилась, Руфь, я уверена, что поймешь, когда я скажу, что единственным моим желанием в тот момент было прекратить разговор.

— Он был отсоединен, вот и все, — сказал Брендон. Теперь он был похож на мистера Роджерса, объясняющего, что иногда действительно кажется, что под кроватью прячется чудовище, но на самом деле там никого нет. — Джеральд вытащил шнур телефона из блокиратора. Возможно, он не хотел, чтобы его выходной — не говоря уже о его фантазии — был прерван звонком из офиса. Он также отсоединил телефон, стоявший в холле, но телефон на кухне был присоединен и отлично работал. Я прочитал об этом в докладе полиции.