Еще фотография. Сидит, поджав одну ногу под себя, золотые пряди собраны в небрежную фигню на затылке, так и хочется дотянутся рукой и выпустить водопад, струящийся вдоль спины.

Прикусила колпачок ручки. Выглядит задумчиво, значит сочиняет мелодию…

Совсем не изменилась. Все такая же. Рассматриваю с жаждой голодающего. Изучаю, узнаю заново и понимаю, что не забыл ничего. Все помню до малейшей родинки, спрятанной в самом интимном месте под молочной грудью.

Вспышка воспоминанием перед глазами.

Целую нежные ареолы сосков и прохожу языком по тонким ребрам, накрываю поцелуем пупок. Вылизываю ее всю. Не могу остановится. Пьянею от вкуса и мне все мало. Больше хочу. Всю ее хочу. Не могу больше сдерживаться и зверею, ощутив на языке пряный вкус ее наслаждения…

Все тело простреливает первобытным инстинктом. Меня накрывает. Сцепляю зубы и возвращаю себе контроль.

Откладываю фотографии и начинаю читать досье.

Строчки летят перед глазами и чем больше я углубляюсь в чтение, тем сильнее хмурюсь. Воздух заканчивается и кажется, что меня опять душат цепью с шипами. Пробивают легкие отработанными ударами.

Огромный кабинет наполнен светом и воздухом, а мне кажется, что задыхаюсь, галстук душит, словно удавка. Растягиваю его и освобождаю пуговицы рубашки из петель. Задыхаюсь от бешенства, от боли и лютой злобы. Ненависти к самому себе.

Не такая судьба должна была быть у моей Адель.

Смотрю документы.

“Исключена из Гарварда за пропуски.”

Не могла моя усердная и трудолюбивая девочка прогуливать!

Зверею. Смотрю. Рыщу. Выискиваю ответы. Сопоставляю даты. Нахожу.

Медицинские бумаги. Заключения врачей. Операция. Реабилитация. Смерть.

Вот и ответ.

Ивет Соммерсье.

Закрываю глаза и откидываюсь в кресле.

Адель бросила учебу, чтобы ухаживать за больной матерью.

Встаю подхожу к бару и беру бутылку коньяка. Не напьюсь, но горло промочить поможет.

Пью и подхожу к панорамному окну, за котором открывается прекрасный вид на пасмурный Нью-Йорк и Центральный парк, в частности.

Все внутри печет, и интуиция орет, что это только верхушка айсберга. Я оставлял Канарейку в безопасности с перспективным будущим, которое было у нее в кармане, а оказалось, что жизнь перетасовала колоду и решила ударить побольнее.

Кажется, меня сейчас добивают. Я виноват. Глотаю горечь разъедающего все внутренности раскаяния.

Возвращаюсь к файлу.

Работа на ткацкой фабрике в трущобах. Рассматриваю фотографию мужика с покалеченным лицом. Агрессивный и харизматичный, забитый под завязку. Читаю имя. Фил Гринвуд. Знаю его. Друг родом из детства. Защитник. Пометка: была в отношениях. Расстались.

Сжимаю зубы и дышу через нос.

Я отпустил. Я дал возможность на жизнь. Вдалбливаю в себя догмы.

Заставляю себя читать дальше.

После известий о ликвидации всей группировки, в которой числился Гринвуд резкий переезд. Кардинальная смена места жительства.

Напрягаюсь. Улавливаю что-то. Интуиция.

Читаю вырезку из газеты оповещающую, о жестоком убийстве владельца фабрики К. Ричардса и всплывшей вовремя расследования информации о массовом насилии над женщинами.

“Маньяк-насильник на протяжении двадцати лет безнаказанно насиловал работниц предприятия. Некоторые жертвы издевательств после известия о смерти злоумышленника предъявили иски по моральной компенсации”.