– Никуда от старика не отходи. Ковыляй за ним. Куда он, туда и ты, – велела Полина Афанасьевна сержанту. – Мундир свой сними, мне отдай. Будешь ты тогда не вражеский солдат, а просто человек. Дня через два они к тебе привыкнут и убивать расхотят, станешь свой.
Покончив с делом необходимым, но мелким, помещица перешла к важному, зачем явилась. К этому времени, как и рассчитывалось, волчьечащинские успели нахвастать о привольном и молодецком партизанском житье, и долго уговаривать здешних мужиков не пришлось.
Катина влезла на телегу, крикнула, есть ли охотники перейти из этого лагеря в тот, чтоб воевать неприятеля. Зашумели чуть не все: хотим, хотим! Еще отбирать пришлось, и не попавшие роптали. Полина Афанасьевна взяла ровно столько, сколько собиралась.
– На что они нам? – поразился Кузьма Лихов, когда в малый лагерь нагрянула этакая прорва народу. – Да их тут сотня!
– Шестьдесят пять душ, – сказала Катина. – Пятнадцать мужиков своих, и теперь будут еще эти. У вас двоих, у тебя и Ларцева, мушкетон с пистолетом. Это целое войско, можно о большом деле думать.
И лишь теперь растолковала, в чем ее замысел.
Мельник уставился на барыню, молвил невежливое:
– Ума ты рехнулась? Там у амбара рота солдат. Это сто человек! Они стрелять обучены, не то что наши. И ружья у них с пулями, а не пустые.
– Где Фома Фомич? – вместо ответа спросила Полина Афанасьевна.
– Тож свихнулся. На дерево залез, костер там зачем-то развел.
Лихов показал на край поляны. Там на сосне, на толстой ветви, высоко от земли, был приколочен помост. На нем, свесив ноги, сидел, насвистывал англичанин. И действительно, у него там потрескивал костер, чернел закопченный котелок. Внизу под деревом стояла кадка с водой. Там собралась кучка мужиков. Глядели вверх, чесали головы.
Полина Афанасьевна подошла.
– Миски оловянные все забрал, чертяка, – пожаловались ей. – Колдует, что ли?
– Эге-гей, на палубе! – крикнул сверху моряк. – Готово! Разойдись!
– Он пули льет, – объяснила Катина. – Из олова, потому что олово легче плавится, чем железо.
Фома Фомич давеча рассказал ей, как в долгом плавании, когда заканчиваются пули, с мачты капают раскаленным металлом, но любопытно было поглядеть.
Англичанин слегка наклонил ковш, приложил широкоячейное сито. Вниз понеслись мелкие огненные капельки, забулькали в кадку. На дно опускались готовые картечины.
Подошел и Кузьма. Подивился:
– Ловко. Да что толку? Таким горохом воробьев стрелять. И всё одно, не сладить нам с целой ротой.
– О том мы поговорим на совете.
Придуманный помещицей план, оказывается, по-военному назывался «диспозиция». Так сказал прапорщик Ларцев. Но диспозицией план стал не сразу. Сначала Кузьма Лихов обозвал затею «полоумством», и, судя по взглядам, того же суждения были остальные. Даже Сашенька смотрела на бабушку с недоумением.
– Овес, конечно, важен, – молвил осторожно Митенька, – и без него вашим крестьянам зимовать будет нечем, однако же всё это в самом деле выглядит… безрассудством, – употребил он менее зазорное слово. – Я чту храбрость наших доблестных партизан, но пойдут ли они в атаку? К тому же дроби, которую наготовил предприимчивый мистер Дженкинс, достанет только на один выстрел. Но предположим даже, что нападение застанет французов врасплох и они разбегутся (хоть это весьма маловероятно). Что вы намерены делать с таким количеством зерна? Ведь это без малого двести тысяч пудов. Столько до возвращения Бошана нам не вынести и не вывезти. Воля ваша, мадам, но во всем этом нет никакого вероятия и смысла.