Катина только головой покачала. Вот кто злодей, а не Бонапарт. Есть ли грех хуже, чем пастуху гнать на убой вверенное ему стадо? Ох, что народу поляжет под французскими пулями и ядрами…

Однако назавтра староста отписал, что толпа простояла на Трех Горах попусту, граф Ростопчин туда не явился. Ночью через город прошла армия, не остановившись. У обывателей одушевление сменилось ужасом. Все бегут из Москвы прочь, никакими заставами не удержать. В городе Содом и Гоморра. Вскрыты винные склады, разломаны лавки. Повсюду шатаются пьяные и буйные, на улицах драка, грабеж и убийство. Ни полиции, ни начальства не видно.

А затем, сентября 2 дня, Платон Иванович явился сам, объявивши, что Москва совсем опустела и глядеть там более не на что. Не сегодня-завтра ждут французов.

Ну, бездельно-то ждать Полина Афанасьевна не обвыкла. Села на коня поплоше, поехала снова на Смоленскую дорогу – посмотреть, каковы они, французы. Внучку, конечно, не взяла – мало ли. Какая культурная нация ни будь, но от войны все мужчины звереют. Молодую девицу кобелиной стае показывать незачем. Вот старосту, умного человека, с собою прихватила, дала и ему разбитую лошаденку, на которую никакой мародер не позарится.

Часа два простояли вдвоем на обочине, наблюдая за бесконечным потоком войск. Никто их не тронул, даже и не смотрели. Хорошо это – быть старухой. Будто на тебе шапка-невидимка.

Что сказать про наполеоновых солдат? Бравые, справные, идут бодро. Особенно хороша кавалерия – на нее Катина взирала с особым вниманием. Кони рослые, бокастые. То-то поди овса жрут!

У старосты вид марширующего войска вызвал иные помыслы.

– Ах, барыня-голубушка, всё зло на земле от мужской похоти. Вы поглядите на них: чисто звери щетинные! Дурной сок в них так и бродит. Оттого и насильничают, оттого и убивают. Так ли Господь Исус Христос учил? Будь я царь-государь, издал бы указ: всех парней женить пораньше, а как свой долг перед людским родом сполнят, по трое детишек произведут, всех убелять, отсекать срамные уды. Пускай потом живут с женой, яко брат с сестрой, без греха. Такой муж ни драться, ни пьянствовать не станет. Такой отец дитятю не обидит. Кроток будет, работящ, ласков. То-то рай настанет! Ни войн, ни злодейств, ни безобразий!

У хозяйственной Полины Афанасьевны мысль пошла дальше.

– Как в хорошем стаде нужно. Зачем людскому роду приплод от мужика хилого, лядащего? Лучше таких вовсе до женитьбы не допускать, холостить еще на подросте. А для потомства оставлять только отборных: статных, здоровых, етучих. Оно и в природе так устроено – не всякому самцу дозволено самок топтать. От сего человеческой породе выйдет одно лишь улучшение.

– Да вы, матушка, желаете учинить разврат турецкий, – молвил староста с укоризной.

Помещица не ответила, думая: надобно подождать, когда власть установится, а потом разобраться, кто у французов ведает закупкой фуража. Дальше ведь как будет? Войдет Бонапарт в Москву. Денек-другой потешится, парад победный устроит – у них, у петухов, так заведено. В Петербурге тем временем будут совещаться, как бы насчет мира договориться. Через неделю, много десять дней привезут предложение. Но сразу, конечно, не замирятся. Начнется торговля. И всё это время французам надо чем-то кормить десятки тысяч лошадей. А тут вот она, Полина Афанасьевна. Близехонько, с преогромным амбаром, полным овса.