Впрочем, я сомневался, что его пятьсот второй номер находился в ведении Комитета.

Грязно-белый двадцатиэтажный корпус высился впереди в дрожащем мареве жаркого утра, а справа, над его пятиэтажным соседом, подобно опустившемуся космическому кораблю из далекого будущего, реяла круглая надстройка знаменитой «Шайбы», места силы для тех, кто знал тайный вход в кафе-бар через лифт и мог позволить себе заплатить трешку за право войти. Я надел темные очки, нахлобучил кепку пониже, поднялся по пологим ступеням и вошел в просторный прохладный холл. Пожилой швейцар быстро взглянул на меня и отвернулся с безразличным видом, заложив руки за спину. Слева за столом рядом с раскрытой дверью в отдел сидел милиционер в форме и что-то писал. Усталые помятые проститутки молча пили чай за стойкой в лобби-баре. Иностранец с красным лицом и белыми волосами похмелялся водкой, запивая ее пивом из высокого запотевшего бокала и зажмуриваясь от удовольствия при каждом глотке. На диване под пальмами расположился субъект в душном костюме и читал «Огонек», временами окидывая скучающим взглядом вестибюль, посередине которого стояла группа интуристов с яркими чемоданами.

– Magst du die Stadt?

– Ja, er sieht aus wie Dresden[52], – услышал я, проходя мимо, и, как это часто бывает при звуках языка Гейне и Гете, на мгновение оказался в зимнем лесу и увидел в прорезь прицела винтовки, как из кузова броневика выпрыгивают солдаты в серо-зеленых шинелях. Генетическая память – цепкая штука.

Лифт поднял меня на пятый этаж. Толстые ковровые дорожки глушили звук шагов. Номер 502 находился в самом конце коридора, и с точки зрения конспирации выбран был идеально: никто не будет проходить мимо, ни случайных глаз, ни ушей, а утром, как сейчас, – еще и никаких соседей вокруг. Я подошел к двери, собрался с мыслями и постучал.

Дверь распахнулась.

– Виктор? Входите, входите! Я вас ждал!

Он был на полголовы пониже меня, пожилой, но крепкий и энергичный, из тех людей, кто начинает протягивать для приветствия руку еще за несколько шагов, а потом долго жмет ее, с энтузиазмом потряхивая. Правда, сейчас рукопожатие вышло немного неловким: я промахнулся мимо ладони и, видимо, слишком сильно прихватил пальцы, так что дядя Володя болезненно сморщился и отдернул руку. На указательном пальце правой руки сквозь лейкопластырь проступило пятнышко крови.

– Ох, простите великодушно! – воскликнул я. – Не рассчитал.

– Да ничего, ничего! У меня просто порез тут, консерву неаккуратно открыл, знаете ли… Да вы проходите, присаживайтесь!

Номер был категории люкс: короткий коридорчик с туалетом и ванной, направо – спальня, в просторной гостиной – диван и два кресла, журнальный столик, большой цветной телевизор на тумбочке и даже маленький холодильник под застекленным пеналом с посудой. На спинке стула рядом с письменным столом висел старомодный двубортный пиджак, на лацкане которого я заметил две полоски орденских планок.

Я сел в кресло и положил на столик очки и кепку; дядя Володя закрыл дверь, накинул цепочку и тоже уселся напротив. Он был похож на положительного директора завода или председателя колхоза, как их обычно изображают в кино: открытое лицо, густые седые волосы зачесаны назад, умный взгляд из-под кустистых бровей. Некоторое время мы молча рассматривали друг друга, а потом дядя Володя сказал: