— А я говорю, увидишь, — произнёс я, затыкая горлышко амфоры плотным свёртком хорошего льна, в иное время я бы с удовольствием заказал из такого тунику, а то и торжественную тогу, но сейчас не приходится выбирать, лишь бы выжить. Времени заливать воском не было, но и так сойдёт. — Всё. Бери за ниточки одного гребца, и пусть он несёт за нами эту амфору.

Мира кивнула и зажмурилась, а потом начала шевелить губами и делать разнообразные пасы руками, выискивая в паутине нужные узелки и отдавая приказы. Это походило на язык жестов жрецов храма ночи, давших обет молчания. Самый повреждённый из гребцов, которого уже было не жалко из-за многочисленных рваных ран, мешающих неживому рабу двигаться, и которые не имелось возможности заштопать, плавно встал и, сделав несколько шагов ко мне, подставил ладони под смертоносный сосуд. У синейцев к нему ещё полагался огненный шнур, который быстро горит, сильно шипя и бросая белые искры, но я буду надеяться на собственную силу.

Уже вложив в холодные руки амфору, я притронулся к ней тремя пальцами, сложенными щепотью, и потянул незримую для простых людей паутинку. Она тлела мельчайшими оранжевыми искорками, отчего казалось, что это лучик закатного солнца, проникший во тьму сквозь маленькую дырочку, освещал пылинки, и при этом лучик научился изгибаться, как шёлковая нить. Теперь я не промахнусь заклинанием огненной стихии по своей цели.

Искрящаяся паутинка отлипла от моих пальцев, потянувшись вверх, как струйка дыма от тлеющего уголька. И когда колдовство завершилось, я поглядел на Миру, приложил палец к губам, призывая к молчанию, и направился к лестнице, поманив племяшку за собой. Девушка вложила листик цитруса в волосы, шмыгнула носом и последовала за мной.

Когда за нами вылез мертвец с амфорой в руке, я оглядел поляну перед входом в схрон. Между кустов сидел едва заметный во тьме Брой. Он одной рукой прижимал к себе уснувшего мальчонку, а второй тихонько тыкал ножиком себе в бедро. Наверное, боится стать нежитью. Но эта судьба пока его минует, могу заявить со всей ответственностью, как некромант высшей гильдии. Мёртвое сердце ещё не делает человека трупом. Не делает оно его и циничной бессердечной тварью, таких как раз-таки много с горячими живыми сердцами, но наполненными ядом самолюбования и презрения к другим.

При нашем появлении пират сверкнул глазами и едва слышно пробурчал.

— Жаль костёр развести нельзя. Холодно уже ночами становится. Но ведь заметят.

Я кивнул и пошёл дальше. Путь мы уже разведали, и сейчас главной задачей было не сломать ноги на камнях при неярком свете луны и не сильно шуметь. В ночи звуки разлетаются дальше, чем днём. Это все шутки богини Ни́кты, дочери изначального Хаоса, играющей с полночными спутниками в свою игру.

Мы шли, погруженные в совершенно другой мир, нежели предстающий пред глазами днём. Изнанка мира была переполнена пением сверчков, вечно соревнующихся в игре на крохотных скрипках. Во мраке над нашими головами тихо пищали кружащиеся во мраке летучие мыши, и если повезёт, можно успеть краем глаза уловить на фоне россыпи бесчисленных небесных самоцветов стремительную живую тень. Ветер ласково шелестел листвой и доносил до нас шум далёкого моря.